ПОД БЕЛОЙ МАНТИЕЙ — 4. Опыт — лучший учитель

1

По разным поводам я уже упоминал, что в 50-х и 60-х годах мне предоставлялась возможность несколько раз побывать за рубежом. Как правило, за границу командировалась группа крупных хирургов для участия в конгрессах, конференциях, чтения докладов и лекций, проведения показательных операций. Были и одиночные поездки.

Основная цель таких поездок — взаимный обмен мнениями по научным проблемам, знакомство с новейшими достижениями в области хирургии. Непосредственные контакты специалистов даже внутри страны имеют огромное познавательное значение, так надо ли говорить о практической выгоде, какую несёт расширение международных связей?

Любые, пусть и подробные, добросовестные, медицинские публикации никогда не заменят личного общения, эффекта от присутствия на операции, демонстрации в действии разнообразного оборудования, новинок техники и пр. На Западе бытует термин — «визитирующий профессор из другого города». Подобные визиты предусматриваются и оплачиваются клиникой, в которой данный учёный работает. Тем большую пользу получает клиника, посылая его за пределы государства.

У нас, разумеется, и материально, и организационно соблюдаются иные принципы, но сверхзадача посещения той или иной страны остаётся такой же, при том непременном условии, что — коллективно или индивидуально — мы прежде всего представляем Советский Союз, его социальную систему, прогрессивные завоевания в науке и здравоохранении.

 

Запомнилась одна из первых моих командировок — в Южную Америку, в Бразилию и Эквадор.

В конце ноября 1962 года в сопровождении профессора Х. Х. Планелеса мы прилетели в Рио-де-Жанейро.

Если о Бразилии говорят, что она страна контрастов, то прямым образом это относится и к Рио-де-Жанейро. На благодатном берегу Атлантического океана красуются многоэтажные громады банков, гостиниц, особняки богачей, а на склонах гор и холмов, окружающих город, лепятся друг к другу домишки и хижины малосостоятельной части населения. Здесь нет элементарных санитарных условий, многие жители лишены электричества, воды. Но даже такие хижины — несбыточная мечта для бедноты, которая не может купить клочок земли и в горах и вынуждена влачить жалкое существование в не поддающихся описанию трущобах. Один промышленник, сетуя на низкую производительность труда рабочих, говорил в беседе с нами: «Трудно ожидать от них должной работоспособности, если ежедневно они тратят на дорогу в оба конца по шесть часов».

Вместе с послом А. А. Фоминым и президентом бразильской медицинской академии Олимпио де Фонеска был составлен план нашего пребывания в стране.

Утром 28 ноября нас принимали в институте микробиологии при бразильском университете. Заместитель директора института, он же руководитель отдела общей микробиологии, профессор Амадеу-Кури познакомил нас с деятельностью коллектива. По сути, институт выполнял функции кафедры микробиологии нашего медвуза. Тут обучались студенты, медицинские сёстры, фармакологи и врачи, присланные на усовершенствование. Исследования велись в области общей микробиологии, вирусологии, иммунологии. Каждый отдел располагал лабораториями.

Вслед за тем мы побывали в Академии медицинских наук, разместившейся в большом красивом здании в центре города. Она основана свыше ста лет назад. Президент избирался на два года. Академия не имела своих институтов и объединяла специалистов медицинских факультетов университетов.

На следующий день мы посетили институт кардиологии, рассчитанный всего на 20 терапевтических коек, потому что упор делался на «чистую» науку. Однако, отлично понимая, что современная кардиология не может быть полноценной без кардиохирургии, там организовали операционную и послеоперационное отделение. В лабораториях для экспериментов и, главным образом, для диагностики осуществлялись все необходимые процедуры, вплоть до пункции левого предсердия через межпредсердную перегородку, аортографии с помощью катетера, введённого в бедренную или плечевую артерию. В диагностических целях была создана также лаборатория изотопов. Учёные проводили широкие изыскания по лечению атеросклероза, в частности ими применялись большие дозы витамина С.

В тот же день удалось осмотреть институт микробиологии и эпидемиологии имени Освальда Круза. Это крупное учреждение, Раскинувшееся на площади в несколько сот гектаров и занимавшее около 40 зданий, включая госпиталь. В многочисленных лабораториях изготовлялись почти все вакцины, в том числе против жёлтой лихорадки и полиомиелита.

Ранним утром мы выехали на машине в Сан-Паулу — второй по величине и первый по промышленному производству город Бразилии, лежащий в 400 километрах к юго-западу от Рио-де-Жанейро. Сан-Паулу красивый город; центр застроен высотными зданиями, на окраинах — нарядные коттеджи. Население более двух миллионов человек.

Сразу же по приезде пошли в знаменитый институт Бутентан, который славится сыворотками против отдельных видов змеиного яда, вакцинами и сыворотками против вирусных заболеваний.

Спасение людей от укусов змей — злободневная проблема для страны. Сыворотки — единственно надёжное противоядие, поскольку иссечение тканей и другие экстренные меры не избавляют укушенного от смертельной опасности. На поражённой конечности очень быстро развивается отёк, нередко наступает гангрена. Только сыворотка, если она попала в организм в первые после укуса шести часов, может спасти пострадавшего, иначе и это не даёт эффекта. Больные погибают от почечной недостаточности. В настоящее время пытаются лечить таких больных «промыванием» с использованием искусственной почки.

Вирусная лаборатория института вырабатывала вакцины, особенно — оспенный детрит (измельченное вещество телячьих или коровьих оспин, смешанное с глицерином и содержащее живой вирус коровьей оспы; служит для предохранительной противооспенной прививки). Под руководством учёных в Бразилии проходила вакцинация и ревакцинация населения. Лишь в штате Сан-Паулу ежегодно делалось примерно семь миллионов прививок: почти всем жителям. В целом по стране каждый год регистрировали около тысячи случаев заболевания оспой, но благодаря усилиям вирусологов болезнь протекала нетяжело и летальные исходы встречались редко. Ныне с оспой на земном шаре покончено. Она полностью ликвидирована.

Нам рассказали, что сотрудники института заняты изучением флоры и фауны района Амазонки. Кстати, они устраивали экспедиции в джунгли, чтобы охватить вакцинацией и индейцев. Однако в Бразилии, преимущественно в бассейне Амазонки, оставались участки, где на многие сотни километров не было тогда ни одного медицинского работника.

1 декабря в клиническом госпитале университета состоялось наше знакомство с профессором Е. Зербини — известным хирургом-кардиологом. На его счёту было свыше 800 операций на открытом сердце.

Десять этажей госпиталя вместили в себя ряд клиник. Хирургическую и нейрохирургическую возглавлял Зербини. Врачи кардиологической терапевтической клиники действовали в тесном контакте с хирургами.

Мы присутствовали на нескольких операциях профессора. Надо отметить, что у его пациентов артериальное давление стойко удерживалось на нормальных цифрах и не снижалось даже при условии, когда искусственное кровообращение продолжалось по 75 минут и больше, что говорило о хорошей аппаратуре.

Меня заинтересовала принятая там практика — рано подымать с постели больных, перенёсших серьёзное хирургическое вмешательство. Я видел людей, которые на второй-третий день после ушивания им межпредсердной перегородки самостоятельно передвигались по коридору.

Уже в тот период в Бразилии при всех операциях на сердце использовались атравматичные иглы разных размеров и форм. Для искусственного кровообращения создали дисковый аппарат отечественного производства. Большинство аппаратов и хирургического инструментария изготовлялось на месте.

Профессор Зербини в беседе со мной признался, что они испытывают дефицит валюты, а потому стараются обходиться своими силами. Он показал мне экспериментальные мастерские, где успешно справляются с любыми заказами кардиологов — начиная от кроватей и кончая самой тонкой и точной техникой.

Действительно, в стране многое свидетельствовало о том, что средств на науку явно не хватает, что научно-исследовательские и учебные медицинские институты сидят на голодном пайке. И учёные прямо нам заявили, что получают весьма скромные ассигнования. Это было заметно по давно построенным и не реставрируемым зданиям, недостатку оборудования и т. п. И всё же некоторые отделы, и в особенности операционные, были обеспечены надлежащим образом. Даже в бедных клиниках не шили травматичными иглами, ибо они рвут ткани и порой осложняют ход операции.

Вопрос об иглах — для хирурга больной вопрос. В 40-х и 50-х годах в Москве, в Кунцеве, была мастерская, выпускавшая атравматичные иглы. По неизвестным причинам её закрыли, и мы стали приобретать аналогичную продукцию за границей, чаще — в Венгрии. К чему это привело? К тому, что атравматичные иглы всем не достаются, спрос на них не удовлетворяется.

Экспериментальные мастерские, «привязанные» к конкретному заказчику, непременно существовали при институтах Америки, Европы и Азии, которые нам довелось посетить. Не составляла исключения и Бразилия. Профессор Зербини недаром гордился Умельцами из Сан-Паулу. Госпиталь снабжался своими атравматичными иглами и инструментарием, по качеству не уступавшими лучшим американским и европейским образцам, что позволило освободиться от импорта очень многих предметов.

У нас ликвидировали почти все экспериментальные мастерские при вузах, очевидно, посчитав, что их полностью заменит организованный НИИ хирургических инструментов и аппаратуры. Но, выполняя свою обширную программу, он не может детально вникать в «мелкие» нужды хирургов, возникающие повседневно. Неудивительно, что те обивают пороги технических институтов, просят помочь им из милости.

Экономия, на которую рассчитывали, отказываясь от экспериментальных мастерских, практически себя не оправдала, так как огромная масса приборов и инструментария списывается прежде времени, а ведь после ремонта они могли бы ещё эксплуатироваться сколько-то лет.

…Профессор Зербини привёз нашу делегацию в строящийся кардиологический институт. Здесь, в одном из законченных отсеков, уже проводились операции на сердце. Появление советских медиков не нарушило намеченный распорядок дня. Начался он с разбора больных, потом зачитывались данные секции умерших. Их комментировал клиницист, после чего развёртывалась дискуссия по поводу того или иного летального исхода.

Отвечая на многочисленные вопросы, я, например, рассказал о нашем опыте борьбы с клинической смертью и привёл случай из практики. У человека внезапно в коридоре наступила клиническая смерть. Был предпринят открытый массаж сердца нестерильными руками и без интубации — введения специальной трубки в гортань. Массаж продолжался 50 минут, затем мы прибегли к интубации и подключили аппарат искусственного дыхания. При этом десять раз применялся дефибриллятор. В конечном счёте сердечный ритм восстановился. Больной ожил, избежав каких-либо мозговых осложнений, хотя до того, как мы занялись массажем, прошло 4–5 минут. Впоследствии больного выписали в хорошем состоянии. Рана зажила первичным натяжением.

Нам понравилась институтская лаборатория пункций и катетеризации полостей сердца. Её снабдили рентгеновским аппаратом Элема со всеми «дополнениями» для контроля за сердечной деятельностью. Рентгеноконтрастные трубки позволяют следить за продвижением катетера, не подвергаясь излишнему воздействию вредных лучей. (Аппараты Элема имеются в некоторых наших передовых институтах и хорошо себя зарекомендовали.)

Вечером гостей ждали в клубе Общества бразильско-советской дружбы. Приятно было обнаружить там богатую библиотеку с подборкой книг на русском языке, а также литературой о нашей стране на испанском языке. В клубе устраивались вечера танцев, русской музыки, встречи с советскими людьми. Многие из членов клуба прилично говорили по-русски.

В воскресенье за нами заехала супружеская пара — сотрудница института Бутентан и профессор биохимии университета. Предстояло знакомство с городом. Музеи в этот день были закрыты, поэтому мы ограничились осмотром достопримечательностей, в том числе двух университетов: федерального и принадлежащего штату. В обоих есть медицинские факультеты, или, как их называют, медицинские школы.

В то время на городской территории завершалось возведение крупнейшего из себе подобных стадионов. Автор проекта — прогрессивный архитектор Вилларова Артигас. Стадион — трёхъярусное сооружение, в каждом из ярусов 17 рядов. Всё оно держалось на внутренних опорах, и создавалось впечатление, что этот колосс буквально висит в воздухе.

На следующее утро профессор Зербини показывал нам другой свой клинический госпиталь — федерального университета. Здесь, как и в прочих медицинских учреждениях Бразилии, обследование больных, вплоть до самых сложных, осуществляется в терапевтических отделениях, откуда они с готовым диагнозом направляются на операцию.

В то утро на совместном заседании терапевтической и хирургической клиник был запланирован мой доклад о принятых у нас способах пункций и катетеризации полостей сердца. Доклад вызвал оживлённый обмен мнениями. Оказалось, что бразильские коллеги не применяют трансбронхиальных пункций, а отдают предпочтение красочному методу определения величины сброса крови.

Вторую половину дня профессор обычно проводил в госпитале для платных больных, и мы последовали за ним.

Женщина (49 лет) с митральным рестенозом ждала повторной операции — четыре года назад она уже оперировалась по закрытой методике. Сейчас у неё была увеличена печень, имелся выпотной плеврит справа. Глазам хирурга предстали мощные спайки эпикарда с перикардом — их с усилием удалось разъединить. Несмотря на технические трудности, всё обошлось без осложнений.

Внимательно следил я за операцией, которую делал Зербини пятилетнему ребёнку по поводу тяжёлого врождённого порока сердца, получившего название тетрада Фалло. Искусственное кровообращение длилось 75 минут. Остановку сердца вызывали гипоксией (кислородным голоданием) после кратковременного пережатия аорты. Это была радикальная операция: межжелудочковый дефект закрывался заплаткой из тефлона.

Работа сердца контролировалась с помощью электрокардиограмм, измерения артериального и венозного давления. Заметных изменений этих показателей не было.

Применялось срединное рассечение грудины (стернотомия). Очень осторожно отслоили пристеночную плевру, в полые вены вставили дренажные трубки большого диаметра. Левое предсердие дренировалось через правое и через межпредсердную перегородку. Аорту и лёгочную артерию пережимали одновременно на 15–20 минут. Зажим снимали при восстановлении сердечной деятельности. Два отсоса, введённые в полости сердца, и один — под перикард, функционировали безупречно.

Как принято у них при стенозе лёгочной артерии, было широко резецировано фиброзное кольцо, рассечены мышечные валики, сужавшие просвет лёгочной артерии, отверстие расширено до нормы. Заплатка на дефект межжелудочковой перегородки накладывалась отдельными узловатыми П-образными швами. Рану стенки желудочка зашили через край, двумя рядами непрерывных швов. При кровотечении из разреза добавили заплатку из тефлона. Предсердие ушивалось непрерывным П-образным швом, поверх него — вторым швом, тоже непрерывным. Отверстие, проделанное в межпредсердной перегородке для дренирования левого предсердия, не трогали. Кровотечение тут же останавливалось электрокоагулятором.

В помещении — строгая асептика. Операционное поле старательно вымыли мылом, кожу несколько раз смазывали настойкой мерказини (вместо настойки йода). Перед началом операции ребёнку ввели в желудок зонд, в мочевой пузырь — катетер.

Зербини по ораву завоевал авторитет и за пределами Бразилии: его методика соответствовала последнему слову науки, тому, что практиковалось в большинстве передовых клиник мира, в том числе и в нашей стране, а мастерство заслуживало всяческих похвал. Обращал на себя внимание прекрасно натренированный персонал, средний и младший. Вообще за рубежом в нём не было недостатка. Не помню такой ситуации, чтобы врач, скажем, перекладывал больного на каталку или выполнял процедуры, заменяя медицинских сестёр. И сёстры, и санитары твёрдо знали свои обязанности.

В тот день я видел ещё одну операцию профессора Зербини — операцию комиссуротомии на открытом сердце. Клинический диагноз — митральный стеноз.

Разрез прошёл по четвёртому ребру, его поднадкостнично резецировали. Дренаж левого предсердия и левого желудочка не производили. Левое предсердие вскрыли, межпредсердную перегородку рассекали непосредственно позади полых вен. Для лучшего обозрения операционного поля хирург пользовался лобным рефлектором и электролампой. После отсасывания крови из левого предсердия инструментом расширили отверстие и подтянули в рану створки клапанов. Под контролем зрения с помощью ножа на длинной ручке комиссуры (спайки) рассекали до основания, то есть до стенки предсердия.

У больной оказался крупный тромб в ушке. Тромб был извлечён, ушко вывернуто и тщательно освобождено от его мелких кусочков. Ввиду кальциноза клапанов комиссуру разрезали, не затрагивая кальцинированные участки. Предсердие ушивали матрацным непрерывным швом после заполнения кровью левого желудочка и левого предсердия. Для более полного освобождения полостей сердца от воздуха имело значение положение больной. Её уложили на спину, чуть приподняв правый бок.

Операция закончилась поздно, но профессор Зербини остался в госпитале — на очереди был пациент с раком лёгкого…

Операционный день весьма уплотнён и всегда начинается ровно в 8 часов утра. Пять дней в неделю в госпитале проводят операции.

Хотя эти операции производились почти 20 лет назад, но многие из них теперь также можно считать первоклассными, так много в них поучительного и для нынешнего поколения кардиохирургов. Это, конечно, не значит, что у нас в то время не было хирургов, владевших техникой операции на сердце. Были они, конечно, в то время, и ещё больше их стало теперь, но всё равно методика и техника профессора Зербини не могла не восхищать нас своей высокой культурой и прогрессивным характером. Несомненно, это был хирург мирового класса, и я с радостью познавал его высокую науку.

Плата за лечение явственно давала о себе знать, сказывалось это и на показаниях к операциям на открытом сердце. Стоимость их непропорционально велика и резко отличается от стоимости такого же характера операций, но по закрытой методике. Хирургам они выгодны, хотя намного сложнее и занимают больше времени. И останавливают на них выбор не всегда обоснованно. Отдалённые результаты при благоприятном исходе этих операций не настолько лучше, чтобы можно было широко пользоваться искусственным кровообращением.

В Советском Союзе, в условиях бесплатной медицинской помощи, денежные соображения целиком отпадают, и мы руководствуемся только здравым смыслом. Наш личный опыт тысяч и тысяч операций при митральном стенозе по закрытой методике, в том числе и у самых тяжёлых больных, а также изучение отдалённых результатов спустя двадцать и более лет подтверждают, что в большинстве случаев чистого, то есть неосложнённого, митрального стеноза, без признаков кальциноза, можно и нужно оперировать по закрытой методике. Она менее опасна, доступна хирургам средней квалификации, не хуже по эффективности. Открытая же методика правомерна лишь там, где закрытая не показана, и во всех случаях, где имеет место комбинация стеноза с выраженной недостаточностью и где может встать вопрос о пересадке искусственного клапана.

…Сотрудники хирургической клиники слушали мой доклад о глубокой гипотермии в хирургии сердца и крупных сосудов. Проблема эта была для них новой — в Бразилии не практиковали при операциях охлаждения свыше 30 градусов или же оперировали на открытом сердце совсем без охлаждения. В дальнейшем, как стало известно, бразильские хирурги освоили нашу методику. После обсуждения доклада, по просьбе ряда врачей, пришлось подробно рассказывать о системе образования в СССР. В реакционной печати Бразилии в то время распространялись нелепые слухи о воспитании детей и молодёжи в нашей стране. Почти в каждом бразильском городе нас спрашивали: «А правда ли, что в Советском Союзе ребёнок после рождения отбирается у семьи и воспитывается государством?» Вызывали удивление обычные для жизни советских людей факты — что обучение у нас бесплатное, что студенты получают стипендии, организованы специализация и усовершенствование медиков, оплачиваются отпуска, обеспечивается летний отдых детям и т. п.

По тому, с каким обострённым интересом относились бразильцы к встречам с нами, можно было судить об их искреннем желании знать правду об СССР.

Учёные и врачи жаловались на трудности. Они поставлены в такие обстоятельства, что должны работать на износ, чтобы поддержать своё существование. Хирурги оперируют как на конвейере, зачастую до глубокой ночи. Даже профессор зарабатывает совсем мало. Особенно катастрофически отражалась на жизненном уровне частая инфляция валюты.

6 декабря мы вылетели на юг страны, в Порту-Алегри, типичный южноамериканский город. Он расположился на берегу Атлантического океана, в дельте небольшой реки. В центре — несколько многоэтажных зданий, а в основном город застроен домами в один, два, три этажа. Около 600 тысяч жителей.

В Порту-Алегри старинный университет. При нём семь факультетов: сельскохозяйственный, юридический, архитектурный, инженерный, стоматологический, фармакологический и медицинский. Нас интересовал, разумеется, последний.

Знакомство началось с осмотра хирургической клиники на базе госпиталя, которому насчитывается сто лет. Помещение хотя и старое, но вполне приспособлено для лечения и обслуживания больных. В отделении сердечнососудистой хирургии две операционные комнаты со смотровыми установками для студентов. Предусмотрен необходимый набор аппаратуры для выхаживания пациентов после операций.

В городе был и сравнительно новый госпиталь на 800 коек. Причём все строения университета в архитектурном отношении оформлены красиво и вместе с тем просто.

Профессор Планелес прочитал для студентов-медиков и врачей общего профиля лекцию «О суперинфекции при лечении антибиотиками», а моя лекция «О пункции сердца» предназначалась врачам хирургических и терапевтических клиник.

Дело в том, что для диагностики митрального и аортального порока очень важно уметь измерять давление в левых полостях сердца. Но как это делать?

В то время в правые камеры научились проникать через вену локтевого сгиба, вводя катетер в верхнюю полую вену — в правое предсердие и в правый желудочек. Таким образом не только измеряли давление, но и проводили химический анализ крови; это широко пользовались, методика была несложной.

В левые же отделы сердца доступ труднее. Он возможен с помощью пункции. И в советских, и в зарубежных передовых клиниках разрабатывали свои приёмы.

Некоторые хирурги предпочитали попадать в левое предсердие через грудную стенку, что далеко не безопасно. Другие, к кому присоединились и мы, выбрали иной путь — сквозь стенку главного бронха. Больной подвергался бронхоскопии, и бронхоскоп «доставлял по адресу» полую иглу с катетером.

Второй путь, по которому мы пошли, чтобы исследовать левые полости сердца, — это пункция межпредсердной перегородки. По закрытой методике мы вставляли толстую иглу в бедренную вену, через неё направляли резиновую плотную трубочку (катетер) вверх, до нижней полой вены и правого предсердия. Затем катетер пропускал иглу длиной 61 сантиметр со слегка изогнутым концом. Высунув конец иглы, мы на ощупь протыкали межпредсердную перегородку в нужном месте.

В отдельных случаях была целесообразна прямая пункция левого желудочка через стенку правого желудочка, а потом и через межпредсердную перегородку.

Меня могут спросить: надо ли прибегать к столь сложным маневрам, которые сами по себе — почти операция? Не лучше ли вскрыть грудную клетку и, осмотрев сердце, определить его недуг? Нет, не лучше. Хирурги давно убедились, что опасна любая операция вслепую, что большинство неблагополучных исходов — следствие незнания точной картины болезни. Даже если обнажить сердце и держать в руках, нельзя поставить правильный диагноз, потому что для этого надо «просветить» его изнутри. И сделать это до того, как грудная клетка вскрыта, ибо само вскрытие её, если не принесено облегчение больному сердцу, часто заканчивается печально.

У нас имелся богатый опыт в диагностике и хирургическом лечении митрального и аортального пороков. Он оказался весьма ценным для бразильских специалистов, которые не владели методом пункции левых камер сердца.

И снова для врачей-кардиологов я читал лекцию «О глубокой гипертермии», а для врачей и студентов всех факультетов — «Об образовании в СССР». В течение нескольких часов мы с профессором Планелесом отвечали на многочисленные вопросы аудитории. В гостиницу нас провожала толпа студентов, и разговор продолжался на улице.

Бразильские врачи и учёные охотно делились с нами своими переживаниями, неудачами и победами. Мне запомнились бурные события в Рецифи, штате Парнамбук. Этот штат отличался авторитетными деятелями, выступающими с прогрессивными идеями. Отсюда вышел Гуларт, много сделавший для социального развития страны. Тут же на последних выборах губернатором был избран коммунист.

Любопытно проходила предвыборная борьба, о которой мне поведали учёные города Рецифи. Зная прогрессивные настроения большинства жителей штата и не надеясь на свою печать, реакционные силы пригласили к себе дополнительно тысячу католических священников, которые активно включились в предвыборную борьбу против коммунистов. Не надеясь и на это, наиболее оголтелая часть реакционеров устроила такой провокационный номер: на середине площади в городе Рецифи они выстроили стену, установили в ней пулеметы, оцепили колючей проволокой объявили населению: «Вот если вы выберите коммунистов, то придётся разделить город такой же стеной, как в Берлине». Рабочие собрались и начали разрушать эту провокационную стену. Полицейские бросились её защищать. Завязалась борьба… Несмотря на все ухищрения и провокации, губернатором штата Парнамбук был избран коммунист.

То был период бурного революционно-патриотического развития в Бразилии, которое вело страну к социальному прогрессу. Но и реакция отлично это понимала. Совершив реакционный переворот, местная и международная буржуазия надолго затормозила развитие этого народа. Когда мы слушали рассказ учёных, мы думали о том, как правильно они понимают значение патриотического движения. Они видели на примере соседних стран, к чему приводит проамериканская ориентация, которая усиленно насаждалась реакционерами всех мастей и которая разлагала народ, и только любовь к Родине сплачивала народ и вела его к социальному прогрессу.

Десятого декабря возвратились в Рио-де-Жанейро. Президент академии Олимпио де Фонеска вызвался сопровождать нас в госпиталь для служащих федеральных учреждений и учреждений штата на 700 коек (кардиология, хирургия, педиатрия, терапия и др.).

Кардиологическое отделение — чисто терапевтического характера. Операций здесь не производили, ограничиваясь катетеризацией правых полостей сердца с диагностической целью.

В хирургическом отделении практиковали все операции общего профиля, в том числе при базедовой болезни и холецистите. Операции на грудной клетке при заболеваниях пищевода и лёгких делали редко.

Педиатрическое отделение тоже придерживалось терапевтической ориентации. Тут было много боксов с аппаратурой и оборудованием, предназначенными сугубо для такого рода детских учреждений.

Побывали мы и в центральной библиотеке госпиталя с хорошо подобранным фондом. Достаточно сказать, что у них выписывалось около 60 различных журналов, включая и ряд советских.

И в этом госпитале врачи очень заинтересовались нашей методикой пункции левого предсердия через левый бронх, поскольку никогда этим раньше не занимались.

Большое количество слушателей собрали наши с профессором Планелесом доклады на заседании академии медицинских наук.

 

Так как виза на въезд в Эквадор запаздывала, мы решили использовать время, чтобы ознакомиться с молодой столицей — городом Бразилиа.

Место для него отвели в глубине государственной территории, вдали от океана и промышленных центров. Зодчий Оскар Нимейер, который новаторски разрабатывает железобетонные конструкции, стремится к их эстетической выразительности, экспрессии и пластическому богатству форм, предложил необычный план.

Очертания города напоминают самолёт. Его нос и часть корпуса окружает искусственное озеро. В головном конце вынесен вперед президентский дворец — в один этаж, со стеклянными стенами. Позади дворца парламент и 8–10-этажные здания министерств. В крыльях самолёта разместились оригинальные по замыслу театр, церковь, жилые дома. Строения сгруппированы блоками, в них предусмотрены и торговые точки, школы и пр.

Величествен парламент. Он покоится на широком основании, «скрывающем» огромные приёмные залы, конторы, кафе, комнаты отдыха и т. д. А над основанием возвышаются две чаши: одна, открытая снизу, — для сената на 300 мест, другая, открытая кверху, — для парламента на 1500 мест.

В стороне от этого сооружения 30-этажная громада — контора парламента.

Дорожная сеть спланирована так, что на перекрестках нет встречных потоков машин.

Город, казалось бы, продуманный до мелочей, тем не менее воспринимался не как «живой», а, скорее, как архитектурный изыск, призванный поражать воображение туристов. Начали его возводить с 1957 года, средств требовалось много, скудный бюджет страны не позволял широко развернуть строительство. Например, ещё не было посольств, зато чуть ли не на каждом шагу попадались фешенебельные гостиницы.

Госпиталь на тот период был единственным в новой столице, разумеется, тоже в стиле Нимейера. Цокольный и первый этажи занимали большое пространство, «держа на плечах» башню в 12 этажей. Почти весь цокольный этаж отдан под поликлинику. Кабинеты расположены между двумя параллельными коридорами: широкий, с отдельным входом — для больных, узкий — для врачей и обслуживающего персонала. Задумано так, чтобы врачи и больные общались только в кабинетах. Последние щедро оснащены рентгеновской и прочей диагностической аппаратурой. По соседству архив, где хранятся истории болезни, картотеки и шкафы с рентгеновскими плёнками.

Второй этаж отведён под административные службы и библиотеку. Здесь же конференц-зал. Выше — стационар с палатами на одного, двух, четырёх пациентов. В каждой палате туалет, душ, Радиотелефонная и световая сигнализация. На всех постах оборудованы узлы пневматической подачи по трубам пакетов и лекарств, укладываемых в специальные капсулы. Работают бесшумные, автоматически управляемые лифты.

На 12-м этаже живут врачи, проходящие практику в госпитале Всего их было тогда 50–60 человек.

Плата за лечение очень большая. Читатель уже догадался, что предназначалось это медицинское заведение лишь для людей состоятельных.

 

Из города Бразилиа мы вылетели в Сальвадор, бывший когда-то, до Рио-де-Жанейро, столицей страны. Раскинулся он на высоких холмах, окружающих морскую бухту. Суда чувствовали себя тут защищёнными от любого свирепого шторма. По-видимому, благодаря этому обстоятельству активная навигация играла немаловажную роль в тогдашней экономике, так как весь штат и по сию пору называется Баия, то есть бухта.

Из гостиницы мы позвонили профессору Арголло, директору хирургической клиники университета штата Баия. Он предложил стать нашим гидом при знакомстве с городом.

В Сальвадоре бросились в глаза те же кричащие противоречия, свойственные капитализму: роскошь богатых кварталов и нищета окраин. В глинобитных домишках наподобие землянок ютится беднота, страдающая различными заболеваниями. Причина заболеваний, по мнению врачей, — систематическое недоедание и авитаминоз. Странно было слышать об этом в стране, где благодатный климат позволяет снимать четыре урожая в год.

У Сальвадора мрачная история. Рабовладельцы привозили сюда негров из Африки для продажи. «Живому товару» нередко удавалось убегать и селиться поблизости. Коренное население встречало негров сочувственно и относилось к ним как к равным. Такие отношения сохранились и поныне, никаких признаков сегрегации, столь обычной для «цивилизованной» Северной Америки, тут нет и в помине.

 

После Сальвадора на очереди был Ресифи. Там нас познакомили с профессором Товаресом-де-Сильва. Это крупный кардиохирург. Мы осмотрели его клинику, потом побывали в факультетской хирургической клинике и кардиологическом институте.

Нам показали дисковый аппарат искусственного кровообращения, сделанный в Сан-Паулу, и хороший хирургический инструментарий. Для каждого вида операций скомплектованы свой наборы инструментов, причём большая часть их — отечественного производства.

Профессор Товарес, безусловно, по праву считался одним из ведущих хирургов Бразилии: отлично владел техникой всех операций на сердце, аорте, пищеводе, на воротной вене и др. Интересно, что он постоянно вёл журнал, куда, кроме протокола записи операции, вносил схематические зарисовки её отличительных особенностей.

Работал он только в клинике, обслуживая бесплатных больных. Частной практики не имел.

И другой известнейший бразильский хирург — профессор Вандерлей — тоже не занимался частной практикой. Он принял нас в руководимой им клинике общей хирургии.

Как выяснилось, в штате Баия особенно распространены паразитарные заболевания. Много больных с шистосоматозами (глисты «захватывают» кровеносные сосуды, или мочеполовую систему, или пищеварительный тракт). В некоторых районах у 80–90 процентов жителей встречается лейшманиоз (язвенное поражение кожи и слизистых оболочек либо внутренних органов, вызываемое микроорганизмами). Миллионы людей заражаются через улиток в реке, а то и через питьевую воду. Между тем никаких мер профилактики не проводится, лечение оставляет желать лучшего.

Полезным оказался визит в институт антибиотиков, который возглавлял профессор Гонсальвес-де-Лима. Там изучали главным образом экстрактивные вещества, преимущественно из группы полихинонов, чтобы использовать их в борьбе с бактериями. Пытались синтезировать химические препараты, обладающие противораковыми свойствами.

В Ресифи мы неоднократно выступали перед медицинской общественностью. Студентам рассказывали (в который уж раз!) об образовании в СССР. С научными сотрудниками и врачами кафедр и клиник беседовали по научным проблемам, делились опытом воспитания кадров.

 

На всём протяжении поездки по Бразилии мы ощущали глубокую симпатию простых людей к нам, представителям Советского Союза.

Именно в те дни в стране отмечали годовщину установления дипломатических отношений с СССР. Бразильцы выражали уверенность, что дальнейшее налаживание контактов послужит укреплению дружбы между нашими народами.

2

Довелось мне побывать в дружественной нам Индии.

В ноябре 1960 года пришло письмо от президента Всеиндийской ассоциации хирургов доктора С. К. Сена и президента Общества Индийско-советской дружбы доктора Балига. Меня приглашали на 11-ю конференцию хирургов и 11-ю конференцию анестезиологов Индии, которые должны были состояться в Джайпуре — столице Штата Раджастхан.

Первый, с кем я встретился на индийской земле, был профессор А. И. Либов. На правах старожила (работал здесь уже несколько лет) он поведал мне многое о стране, её людях, медицине, и в частности о хирургии.

С 1950 года, времени обретения независимости, государство «обзавелось» молодыми талантливыми хирургами. Некоторые из них делают все сложные операции, до операций на сердце включительно. В городах растёт своя, правда пока ещё немногочисленная, интеллигенция. Однако врачей по-прежнему не хватает. В сельской местности, где сильнее следы колониализма, медицину прибрали к рукам колдуны. Обычно они отговаривают людей обращаться за профессиональной помощью. Тем не менее, когда в страну привезли вакцины из Советского Союза, в том числе против полиомиелита, они получили широкое признание и население охотно соглашалось на прививки.

 

27 декабря рано утром мы приехали в Джайпур, один из красивейших городов Индии. Автобус, выделенный для делегатов, отвёз нас в гостиницу, бывший дворец магараджи.

В то же самое утро состоялось открытие конференции. Эта церемония проходила под большим ковровым шатром. В тени ковров были поставлены стол для президиума и ряды стульев для делегатов. Такой «зал» вместил около 600 человек.

После официальных речей и приветствий началась деловая программа.

Кто бы из руководящих работников здравоохранения ни выступал на конференции, с кем бы из врачей ни приходилось беседовать, будь то опытный профессор или молодой хирург, все были едины в своём стремлении овладеть современными методами, вывести национальную хирургию на передовые рубежи.

Я обратил внимание на строгую специализацию медицинских колледжей Индии. Каждый колледж, кроме студентов, имел на попечении группы врачей, обучающихся тому или иному предмету. Отдельные высшие учебные заведения, например Всеиндийский медицинский институт в Нью-Дели (административная часть Дели), выделяли лаборатории и особые помещения для тех, кто усовершенствовался в какой-то одной области, чтобы они могли самостоятельно экспериментировать.

Подающих надежды выпускников нередко на 3–5 лет посылали на стажировку в клиники Англии и Америки.

В то время врачебная деятельность разрешалась только индийцам. Исключение составляли лишь иностранцы, работающие по линии Красного Креста, такие, как профессор А. И. Либов — педиатр в «Леди Гардингс колледже» (Нью-Дели), или доктор Р. Беттс — торакальный (в грудной полости) хирург христианского медицинского колледжа.

В один из дней делегаты конференции были приглашены на обед к губернатору штата Раджастхан. В назначенный час собрались на зелёной площадке перед домом губернатора. Оркестр заиграл гимн. На пороге появился губернатор — старик с большой седой бородой. Он прошёл по площадке, приветствуя всех, прижимая руки со сложенными ладонями к груди. Все следом за ним пошли под музыку за дом в парк, где были расставлены столы. Каждый подходил к столу, брал чашку, наливал чай с сахаром и молоком, брал что-нибудь сладкое на тарелку и отходил. Мужчины-индийцы пришли на обед, одетые по-европейски, а женщины — в своих национальных платьях, очень ярких и длинных. Некоторое время все сидели, оживлённо беседуя. Оркестр снова заиграл гимн. Все встали и начали прощаться. Губернатор простился общим поклоном и ушёл к себе в резиденцию.

В 9 часов вечера профессор Балига, с которым я познакомился в Москве, и хирург из Америки профессор Де Беки пригласили меня поехать с ними в гости к крупному промышленнику Раджастхана. Он встретил нас у входа и пригласил в гостиную. Представлял нам своих родных и знакомых только мужчин, а из женщин — только хозяйку. Всё женщины располагались за столиком несколько в стороне от мужчин. В гостиной, где нас усадили на диван и на стулья, стоял невысокий стол, на нём — папиросы, сигары, листья табака для жевания, жареные, сильно посоленные бобы. Мужчины, разговаривая, курили, жевали табак или бобы. Потом пригласили на ужин в большую столовую. Посередине стоял стол с различными блюдами. Каждый из гостей сам брал себе что хотел.

Мы попросили хозяина показать нам свой дворец. Это красивое двухэтажное здание, где полы, лестницы и многие комнаты облицованы мрамором. Всё здание построено в виде полукруга, в центре которого находится красивая оранжерея. Комнаты первого этажа как бы переходят в оранжерею, поэтому создаётся впечатление, что она располагается внутри помещения. Оранжерея переходит в большой сад.

Не сразу заметишь небольшую дверь, ведущую в кухню и рабочие места для домашних слуг. Кстати, в Индии в большинстве случаев домашние работы выполняют мужчины, получающие очень низкую плату. О размерах её можно судить хотя бы по такому примеру. Хороший номер в гостинице стоил 250 рупий в день, а рабочий получает 40–50 рупий в месяц. В каждом зажиточном доме поэтому обычно много слуг. Так, за нашим ужином нескольких гостей обслуживали 8–10 человек. Хозяин, как правило, не предоставляет своим рабочим жилплощади, не интересуется, где и как они живут. Например, в разговоре со мной жена профессора Балиги спросила, сколько у меня дома слуг. Я ответил, что у нас дома одна домработница, приходящая на несколько часов. В свою очередь в ответ на мой вопрос, сколько у них слуг, она ответила — 11. Кто же это? Шофёр, секретарь, 4 кухонных работника, уборщицы и т. д. «Где же они живут?» — спросил я. «Не знаю», — ответила она. На следующий день после конференции мы посетили магазины с изделиями из бронзы, серебра и слоновой кости. Особенно поразили нас высокие художественные качества и ювелирная тонкость работы мастеров по обработке слоновой кости. Немало замысловатых изделий видели мы в магазине: на горошине, сделанной из слоновой кости, стоит слон; сняв его и открыв горошину, высыпаем из неё 100 маленьких слоников из слоновой кости.

У меня был подготовлен доклад «Хирургическое лечение слипчивого перикардита». Тему подсказало то обстоятельство, в Индии это довольно распространённое заболевание.

Напомню, что слипчивый перикардит возникает чаще всего как результат туберкулёзной инфекции. Очаги воспаления и некроза в оболочке сердца, перикарде, резко утолщают его — до 6–7 миллиметров вместо 0,5–1 в норме, причём создаются крупные известковые вкрапления. Сердце оказывается как бы в каменном панцире (отсюда ещё название — «панцирный», или сдавливающий, перикардит) и не может, как ему положено, расширяться и сокращаться, а трепыхается, словно птичка в тесной клетке. Это приводит к выраженной сердечной недостаточности. Такие больные становятся инвалидами с отёками, водянкой, едва-едва передвигают ноги и не в силах обслужить самих себя.

Операции при слипчивом перикардите, разумеется, связаны с большим риском. К тому же в тот период было принято резецировать все хрящи и рёбра над сердцем, а затем иссекать изуродованный перикард. После выздоровления человек жил с сердцем, лишенным естественной защиты, — оно билось прямо под кожей. А если малейшая травма?

Мы разработали методику, при которой хрящи и ребра сохранялись, сердце оставалось под рёберным каркасом.

Трудности подстерегали и в послеоперационном выхаживании больных. В тяжёлых случаях сложное хирургическое вмешательство вызывало травматический шок. При этом обычно переливалась кровь. Но тут кровяное русло и без того переполнено застойной кровью, и многие хирурги воздерживались от всяких внутривенных вливаний, боясь усугубить застойные явления.

Мы же на своём опыте доказали, что переливание крови и плазмы дробными дозами — не только надёжное противошоковое мероприятие; организм получает ещё дополнительные белки. Почему это важно? При слипчивом перикардите в его крайней стадии грубо нарушается белковый баланс. Содержащие белок кровь и плазма, выравнивая этот баланс, действуют очень благотворно.

Приведённые данные были совершенно новыми для индийских специалистов. Доклад как с точки зрения щадящей методики операции, так и с точки зрения последующего ухода восприняли с живым интересом.

По завершении конференции мы вылетели в Дели, где нас поместили в первоклассной гостинице «Ашока отель».

Утром доктор Балига, с которым я познакомился раньше в Москве, хирург из Америки профессор Де Беки и я пошли в «Леди Гардингс медикал колледж энд госпиталь». Это лечебное и учебное учреждение предназначено исключительно для женщин и детей. Все здесь, от профессоров и до студентов, — женщины. Лишь изредка для чтения лекций привлекаются преподаватели-мужчины. Среди них и профессор Либов.

Колледж и госпиталь имели 296 штатных коек, в том числе 222 — для взрослых и 74 — для детей. Соответственно они распределялись: терапия — 70 и 14, акушерско-гинекологические — 128 и 44, глазные и ухо-горло-нос — 31 и 6, хирургия — 67 и 10. Были предусмотрены места для больных студентов, обслуживающего персонала и пр. Однако нередко количество пациентов, главным образом детей, доходило до 450, особенно в летние месяцы.

Красноречивы и такие цифры: за год госпиталь «пропускает» около 13 тысяч больных в основном гинекологического, терапевтического и хирургического профиля; за тот же срок в среднем производится до 5 тысяч операций, из них 15 процентов — сложных.

При клинике организован амбулаторный приём. Проконсультировано за год 100 тысяч человек.

На пяти курсах колледжа — 275 студентов. Мы осмотрели педиатрическую клинику профессора Либова, где установлена аппаратура, изготовленная в СССР.

В хирургическом отделении обратили внимание на то, что в палаты совершенно свободно заходят в своей одежде родственники больных. Сёстры одеты по форме: в коротких белых юбках, синеньких кофточках и колпачках. Врачи надевают короткие медицинские халаты поверх длинных национальных платьев.

Заведующая хирургической клиникой профессор М. Чаудури показала нам колледж и госпиталь, а под конец привела в свой очень скромно обставленный кабинет. Тут её ждали ассистенты — все женщины, и как правило, молодые.

Вечером мы с Де Беки вернулись в гостиницу, намереваясь встретить Новый год вдвоём. Но явились представители президента Ассоциации хирургов С. К. Сена и от его имени позвали нас в загородный клуб. Мы согласились.

В клубе собралось человек триста. Разбившись на группки, они сидели вокруг столиков или стояли, беседуя между собой. В большом зале с потолка живописно спускались воздушные шары разных цветов и размеров. В 12 часов ночи, как только люди поняли бокалы и стали поздравлять друг друга, нужно было, по традиции, «взорвать» шары. Несколько минут слышалось сплошное хлопанье лопающихся оболочек. Началось застолье, затем состоялся самодеятельный концерт и танцы.

1 января 1961 года мы отвели осмотру Ирвин-госпиталя и существовавшему на его базе медицинскому колледжу. Рассчитан он на бесплатных больных, и большинство врачей работают из благотворительных побуждений. Хирургическим отделением руководил профессор Сен.

В Ирвин-госпитале примерно 400 общехирургических и 150 ортопедических коек. В одной из палат мы увидели 40 больных, и уже по ним можно было судить о размахе хирургической деятельности. Здесь лежали с заболеваниями желудка и пищевода как опухолевого, так и неопухолевого характера, с митральным стенозом, портальной гипертензией, со слипчивым перикардитом. Я уже упоминал, что больные со слипчивым перикардитом встречались в Индии довольно часто. Около одного из них профессор Сен остановился и подробно рассказал о нём.

В обходе участвовала многочисленная группа хирургов. Обращаясь ко мне в их присутствии, профессор Сен сказал:

— В своём докладе в Джайпуре вы подробно говорили о новой методике операции при слипчивом перикардите, убедительно просим продемонстрировать вашу технику. Поучившись у вас, мы тоже сможем её применять. Нам интересно было услышать и о методах послеоперационного ведения тяжёлых больных. Перед вами как раз такой больной. Было бы очень полезно всем нам на практике убедиться в справедливости ваших слов.

Я оказался в сложном положении: оперировать столь тяжёлого больного в незнакомой обстановке, с неизвестными мне ассистентами и операционной сестрой, не зная их языка, было большим испытанием. Но не мог же я отказаться! Это было бы странным и непонятным. Операцию назначили на следующее утро…

 

Гостеприимный хозяин, профессор Сен решил доставить нам с Де Беки удовольствие и повёз за 190 километров от Дели — в Агру.

Агра в XVI–XIX веках — резиденция Великих Моголов. Султан Шах-Джахан построил вблизи города мавзолей Тадж-Махал для своей безвременно умершей любимой жены Мумтаз-Махал. Позднее его похоронили рядом с ней.

Через главные ворота мы вошли в огромный сказочный сад и сразу же увидели канал, обрамлённый двумя дорожками. Его украшали фонтаны и декоративные растения. В центре сада — облицованный мраморными плитами бассейн с мощным фонтаном посередине.

Знаменитый памятник индийской архитектуры представляет собой пятикупольное сооружение из белого мрамора высотой 74 метра. К нему примыкают четыре минарета.

Сам мавзолей двухэтажный. Стены его не гладкие, а ребристые, благодаря чему создаётся эффект игры света и тени. На белом фоне рельефно выделяются буквы из чёрного мрамора, древние орнаменты из цветных камней, причудливые цветы. Кроме того, каким-то непостижимым образом он меняет свою окраску в зависимости от времени суток: при дневном свете, при лунном, при восходе и закате солнца…

Внутри мавзолея — два надгробных холма тоже из белого мрамора, покрытых мозаикой, для которой использован подбор красок 25 различных оттенков. Оба холма обнесены высокой изумительной красоты мраморной решёткой.

Великолепны акустические свойства мавзолея. Если подать голос, он будет звучать под сводами 15 секунд.

На обратном пути не могли пропустить усыпальницу султана Акбара, деда Шах-Джахана, — Ещё один шедевр архитектурного искусства, сотворённый руками талантливого народа. Ряд строений из красного и белого мрамора образуют изящный ансамбль.

 

Настал момент операции. Почти все врачи Ирвин-госпиталя были в сборе — свыше 30 человек. Профессор Сен и его ассистент помогали мне. Операция была довольно трудной, но прошла без осложнений. Я показал детали техники, обратил внимание на необходимость и возможность освобождения крупных сосудов, верхушки сердца, его диафрагмальной поверхности.

 

Женский персонал «Леди Гардингс» не хотел отставать в гостеприимстве — меня взяли под опеку, чтобы продемонстрировать достопримечательности Дели.

К ним относятся железная колонна (начало V века), почему-то не ржавеющая вопреки всем законам природы, — своеобразное «чудо света»; минарет Кутб Минар (начало XIII века) 70-метровой высоты; соборная мечеть (XVII век); крепость Лэл-Кила — «Красный форт» (XVII век) с дворцами и мечетью.

Крепость обнесена неприступной стеной, сложенной из красного камня. Богатство и красота дворцов, укрывшихся под её защитой, — их внутренние украшения из белого и красного мрамора с чудесно сделанными рисунками, резьба по мрамору на стенах и потолках — не уступали богатству и красоте дворцов Агры.

Побывали мы и на могиле Мохандаса Карамчанда Ганди. Здесь всегда много свежих цветов.

 

На следующий день профессор Сен и я навестили моего пациента — подростка 15 лет. Он чувствовал себя хорошо, уже поднимался с постели.

И у нас настроение было хорошее. Воспользовавшись случаем, совершили экскурсию в старый Дели. С трудом пробирались на машине через поток велосипедов, пешеходов, лошадей, быков. Чуть ли не половина главной улицы занята торговцами, разложившими свои товары прямо на земле. По обеим сторонам — бесчисленные лавчонки. Хозяева громко зазывают покупателей. Все гудит, мычит, кричит, звенит. Нестерпимая жара, чад от дымящихся жаровен, целый букет запахов…

 

Сойдя с трапа самолёта в Бомбее, сразу попали словно в натопленную баню. Без кондиционеров и вентиляторов, казалось, существовать там немыслимо.

После завтрака нас пригласили в частный Бомбей-госпиталь на 400 коек. Занимают их платные и некоторое количество бесплатных больных. Платные места делятся по категории на «супер», I и II классы.

Контингент больных самый разнообразный. Здесь можно встретить заболевания от митрального стеноза до опухоли мозга.

Профессор Балига сделал в моём присутствии две операции: холецистэктомию (удаление желчного пузыря) и резекцию желудка при язве. В первом случае он «убрал» пузырь от шейки, старательно выделил шейку, перевязал сосуды, надсёк примыкающую оболочку и легко удалил желчный пузырь. Был осуществлён тщательный гемостаз. Резиновую трубку подвели из отдельного небольшого разреза внизу. При холецистэктомии был применён поперечный разрез от 10-го ребра до средней линии. Из этого же разреза хирург удалил и правый придаток.

Резекция желудка происходила без накладывания жома на его стенку. После надсечения оболочки сосуды были перевязаны порознь. Снова — тщательный гемостаз. Хирург наложил соустье между желудком и тонкой кишкой на длинной петле без анастомоза между петлями кишки. Содержимое желудка отсасывалось через тонкую трубку, введённую через нос или рот. Эта трубка была оставлена на месте и после операции, которая продолжалась два с половиной часа.

Благодаря кондиционированному воздуху в операционной, несмотря на жару, сохранялась нормальная температура.

Вечером был устроен приём в нашу с профессором Де Беки честь. Присутствовал губернатор штата Махараштра. Многие выступавшие выражали надежду на укрепление взаимного доверия между Советским Союзом и Америкой.

Мне понравилось выступление Де Беки. Он, в частности, упомянул, что, когда посетил Россию в холодное время года, ему было всё равно тепло от той сердечности, с какой его у нас встречали.

Де Беки в Индии я слышал несколько раз, и всегда он находил предлог, чтобы сказать дружеские слова в адрес СССР.

Что касается самого Бомбея, то он произвёл на нас отрадное впечатление. Этот один из главных экономических центров страны, порт на Аравийском море, в основном «захватил» большой полуостров, глубоко вклинившийся в бухту. На нескольких красиво спланированных набережных высятся многоэтажные здания. Много парков, скверов, площадей, памятников. Нет узких улиц, как в прочих старых городах Индии. Движение весьма оживлённое. Бомбейский университет открыт в 1857 году. Культурная жизнь на высоком уровне.

…Де Беки провёл показательную операцию при двустороннем поражении сосудов нижних конечностей. Операция была трудной. Сосуды на бедре оказались непроходимыми, как и на голени. Пришлось извлечь тромб из бедренной артерии и вшить в это место конец протеза. Пока хирург вшивал другой конец, первый уже затромбировался. Де Беки рассёк протез, всё очистил и вновь зашил. То же случилось и на другой ноге. Наконец, оба протеза стали пульсировать, и тогда была зашита рана.

Вслед за тем в другом госпитале Де Беки демонстрировал операцию по поводу коарктации (сужения) аорты. Суженную её часть он иссёк на протяжении 3 сантиметров и вставил отрезок дакроновой трубки диаметром 12–13 миллиметров. Боковые сосуды, идущие от аорты, он почти не перевязывал, только временно пережимал их зажимами.

Настал и для меня напряжённый день. Утром показательная операция на больной с хроническим заболеванием — расширением бронхов. Поставленный лечащим врачом диагноз не вызывал сомнения. Предстояло удалить нижнюю и среднюю доли правого лёгкого. Операция прошла благополучно.

В 12 часов я прочёл доклад о ранней диагностике рака лёгкого, ответил на множество вопросов.

Короткий перерыв, и снова доклад — на сей раз о слипчивом перикардите. Я познакомил аудиторию со схемой операции по своей методике и сообщил, что в 3 часа в Бомбей-госпитале буду показывать её на практике.

Когда мы приехали, в операционной всё уже было готово. Доставили девочку 13 лет с выраженными явлениями декомпенсации. Уже на столе выяснилось, что имеет место незатихающий туберкулёзный процесс. Удалось убрать большую часть перикарда, освободив все крупные сосуды, верхушку и диафрагмальную поверхность сердца. Технически операция была очень сложной, но закончилась хорошо.

Через сутки я навестил больную. Она чувствовала себя вполне удовлетворительно. Позднее от профессора Балиги узнал, что девочка поправилась.

Этот наполненный до краёв день завершился заседанием Общества индийско-советской дружбы под председательством того же Балиги.

 

Сразу же по возвращении в Дели я поспешил в Ирвин-госпиталь к прооперированному мною 15-летнему подростку. Он уже свободно ходил.

Здесь же ко мне обратились представители прессы с просьбой дать интервью. Мы договорились о встрече на следующий день в 11 часов.

Утром меня ожидали 12 корреспондентов крупных индийских газет. Сначала они попросили изложить историю болезни мальчика, пояснить, в чём заключалась сложность операции при слипчивом перикардите, чем отличается моя методика и какие у неё преимущества. Было задано и много других вопросов.

Перед отъездом на родину один из работников нашего посольства принёс на аэродром несколько газетных выпусков. В них подробно освещался случай с мальчиком.

Через несколько лет я вновь посетил Индию. И тогда профессор Сен рассказал, что мой пациент стал взрослым, крепким парнем и совершенно здоров.

3

Наука развивается быстро, каждый год приносит нам поразительные открытия в разных областях медицинской теории и практики, но даже и в этих условиях есть такие разделы в хирургии, где однажды достигнутый уровень долгие годы затем остаётся непревзойдённым, с трудом поддаётся широкому распространению.

Я имею в виду сердечную и лёгочную хирургию, близкие мне как специалисту.

С американскими врачами я поддерживаю постоянную переписку, регулярно читаю периодическую медицинскую литературу, выходящую в Штатах. У меня сложилось убеждение: прогресс в медицине серьёзно выигрывает от постоянных контактов советских и американских медиков.

Хирургия в США находится на высоком уровне, и это не потому, что государство хорошо субсидирует медицинское дело. Это, конечно, имеет место, но большая часть средств, получаемых здравоохранением, там всегда составлялись из поступлений от больных в оплату медицинской помощи. В США эта помощь неимоверно дорога и подобно дамоклову мечу висит над каждым средним американцем, грозя разорить его в случае болезни.

Кроме того, система налогов в США такова, что крупные капиталисты заинтересованы жертвовать в пользу учреждений живущих на благотворительные средства, отчего сумма их налога соответственно уменьшается. Поэтому многие капиталисты вместо того, чтобы платить большие налоги, часть этих денег отдают на строительство или оборудование больниц, чем приобретают известность добрых дядюшек и в то же время сохраняют свои капиталы. Чтобы стали более понятны эти особенности американской налоговой системы, приведу пример с профессором Гарлоком из Нью-Йорка.

Профессор Гарлок, один из пионеров хирургии пищевода, имеет в Нью-Йорке самую богатую частную практику. В год он зарабатывает 200 000 долларов. Из этих денег 75 000 уходит на аренду помещения под кабинет, оплату вспомогательного персонала и т. д. С оставшихся 125 000 полагается налог 80%, словом, после всех удержаний и уплат у него осталось бы 25 000 долларов. Но он 25 000 жертвует на больницу, и тогда у него остаётся 100 000. Из них на уплату налога уходит 72 000. Следовательно, ему остаётся 28 000. Казалось бы, он сделал доброе дело, пожертвовал деньги на больницу; на самом деле он сэкономил 3000 долларов в год.

Вечером Де Беки пригласил нас в клуб на встречу с хирургами его клиники и соседних учреждений. На вечере профессор сказал, что ему понравился русский обычай говорить тосты, и он произнёс свой тост за русских гостей, за дружбу между учёными и народами Советского Союза и США. Вечер прошёл тепло и непринужденно. Де Беки много раз повторял, что у американского и русского народов много общего, указал на высказывания хирургов США в газетах о необходимости укреплять нашу дружбу.

Именно поэтому, делясь своими заграничными впечатлениями, я хотел бы рассказать о высоком мастерстве некоторых хирургов, которое было приобретено двадцать и даже тридцать лет назад, но которое и поныне является привилегией лишь отдельных выдающихся врачей.

Один из них уж знаком читателю. Это крупнейший американский хирург Де Беки.

 

Впервые я побывал в Америке в 1959 году. Прежде всего меня привлекал Хьюстон, где работает профессор Де Беки.

Его клиника размещается в так называемом медицинском центре, построенном на средства богатых пожертвователей. Некоторые завещают использовать их деньги после смерти, как, например, некий Андерсен, имя которого носит ныне институт рака. Некоторые делают свои филантропические взносы при жизни.

В последние годы в Америке возник медико-промышленный комплекс: корпорации, содержащие лечебные учреждения, диагностические лаборатории, центры помощи на дому и т. д. Как и всяким корпорациям, им в первую очередь нужна прибыль, выкачиваемая из больных.

Доктор Арнольд Релмен, редактор «Нью Ингленд джорнел оф Медисин» пишет: «Новый медико-промышленный комплекс стал неотъемлемым элементом американской действительности — беспрецедентный феномен с большими и потенциально тревожными последствиями для дальнейшей судьбы нашей системы медицинского обслуживания населения».

Экономисты подсчитали, что к концу текущего десятилетия Расходы американцев на лечение превысят 821 миллиард долларов.

Медицинский центр в Хьюстоне раскинулся на огромном бывшем пустыре. Здесь воздвигнут целый ряд институтов, медицинская школа, равнозначная нашему вузу, госпитали, библиотека и т. п.

В раковом институте нашим экскурсоводом был заведующий патологоанатомической лабораторией доктор Лесли Смит, который говорил по-русски и продолжал изучать русский язык. Вместе с ним мы обошли все помещения. В отделении экспериментальной хирургии проводились радикальные операции в исследовательских целях, перфузиях (пропускание через сосуды «выключенного» органа) различных химических веществ для лечения таких опухолей, как меланома, и другие. Осмотрели мы и гистологическую лабораторию, где хранилось 150 тысяч срезов, химическую, изотопную, лабораторию энзимов (ферментов) и пр.

И в этом институте была заметна «болезнь» Америки: с одной стороны, торжество научного прогресса, с другой — мрачное наследие прошлого, расизм. Среди сотрудников насчитывалось немало негров, но все они занимались черновой работой. На дверях красовались таблички «Только для белых» или «Только для чёрных». Мы обратили на них внимание доктора Смита. Он был явно смущён, сказал, что в настоящее время это изживается. Однако через три года, когда я вновь очутился в том же институте, таблички продолжали висеть…

С большим интересом готовились мы к посещению клиники профессора Де Беки. Её и сейчас считают одной из ведущих клиник мира, специализирующейся в области сердечнососудистой хирургии. Сюда постоянно приезжают за опытом хирурги из других городов США и из разных стран. Да и сам Де Беки часто бывает за рубежом, выступает с докладами, проводит показательные операции.

В клинике 160 коек, 9 операционных. Нам показали план на день — 40 операций. Врачебный штат — 60 человек, считая и резидентов.

В первый день мы наблюдали за методами рентгенологического исследования аорты и сонной артерии с помощью вводимого в них контрастного вещества. Осуществляют подобные манипуляции как сам Де Беки, так и его ассистенты Куули, Моррис, Краффорд и др.

Аорту они пунктируют на уровне 12-го ребра, положив больного на живот. Пункция аорты при такой позиции производится непосредственно выше почечных артерий, что даёт возможность увидеть состояние не только брюшной аорты, но и почечных и брыжеечных сосудов. Как только покажется кровь, к игле присоединяют шприц и быстро под давлением впрыскивают 20–30 кубиков семидесяти- или пятидесятипроцентного урокона. Сразу же делают снимки аорты и бедренных сосудов на больших пленках, заложенных в специальную длинную кассету. Передвигая свинцовый экран и открывая нужную половину кассеты, получают снимки аорты от почечных до подколенной артерии. Как нам рассказывали, на 4 тысячи таких аортографий пришлось 3 смертельных исхода.

Рентгеновский кабинет был оснащён аппаратом, который позволял хирургу через 5 минут после аортографии держать в руках проявленную сухую пленку. Причём снимки с применением урокона выходили очень рельефные.

Для ангиографии сонных артерий в клинике пользовались препаратом Гепак, почти нетоксичным для мозговой ткани. При этом прибегали к пункции общих сонных артерий. В некоторых случаях добивались двусторонних снимков за один сеанс. Мне доводилось видеть, как больные лежали в рентгеновском кабинете с двумя иглами, введёнными в общие сонные артерии. Сделав снимки сначала на одной, затем на другой стороне и не вынимая игл, хирурги проверяли результаты и, если они их не удовлетворяли, снова впрыскивали контрастное вещество и переснимали заново. Громадный опыт гарантировал от каких-либо осложнений. Для съёмки справа пунктируется безымянная артерия; продвигая иглу внутри артерии, стремятся ввести контрастное вещество так, чтобы на снимках получилось изображение и позвоночных артерий.

В тот же день мы присутствовали при резекции нижнего отдела аорты по поводу аневризмы брюшного отдела аорты с переходом на подвздошные сосуды.

В ходе операции стенку аневризмы не удаляли, а ею как бы прикрыли дакроновый трансплантат. Очень тщательно произвели гемостаз. Брюшную стенку зашили полностью наглухо. Применялись атравматичные иглы различного калибра и нитки различной толщины. Нужно заметить, что зажимы, наложенные на сосуды, не повреждали стенки артерий.

Вторая показательная операция Де Беки — резекция грудного отдела аорты из-за расслаивающейся аневризмы. Диагноз предварительно был поставлен точно. Профессор иссёк 3–4 сантиметра аорты непосредственно ниже того места, где отходит левая подключичная артерия, скрепил расслаивающиеся листки артериальной стенки непрерывным швом через край и вшил в этот отрезок аорты трубку из поролона. Операция проводилась с аппаратом искусственного кровообращения. Когда она закончилась, никаких нежелательных заметных изменений в деятельности сердца не наступило.

Третью операцию нам продемонстрировал первый помощник Де Беки доктор Куули в детском хирургическом госпитале, соседствующем с клиникой. Диагноз — стеноз лёгочной артерии и относительная недостаточность трикуспидального клапана. Операция с искусственной циркуляцией крови (аппарат был другой системы) протекала гладко, без нарушений работы сердца, за которой наблюдал педиатр-кардиолог с помощью приборов, усыновленных в комнате, отделённой от операционной стеклянной перегородкой. Больного готовили к операции ассистенты.

Мы осмотрели главное здание медицинского факультета университета Бейлора, помещения для студентов, лаборатории. Нижний этаж занимали администрация и конторы профессоров и ассистентов; выше — биологическое и онкологическое отделения, где содержались тысячи разнообразных экспериментальных животных. На четвёртом этаже — экспериментальное отделение хирургической клиники с мастерской. При участии инженеров там конструировались и изготовлялись инструменты, аппаратура. Здесь же выделены комнаты студентам. К их услугам прекрасно скомплектованный библиографический отдел. Экземпляры статей сотрудников клиники, опубликованные в тех или иных журналах, переплетались в отдельный ежегодный сборник. Кроме того, все труды по хирургии фотографировались на микроплёнку. По мере надобности их можно было увеличить до формата книжной страницы, спроецировать на матовое стекло и свободно читать. Благодаря этому всю литературу по хирургии за последние сто лет хранили в нескольких шкафах.

Хирургическая клиника, или, как её принято называть, хирургический департамент, возглавлялась единственным шефом — профессором Де Беки. Его департамент включал и другие клиники: анестезиологии, оториноларингологии, урологии, нейрохирургии. Все девять операционных, собранных в одном блоке, подчинялись единому расписанию. В расписании обозначены: номер операционной, название операции, хирург, ассистент, анестезиолог, время, когда должна начаться операция.

Вот, например, в 8 часов утра профессор Де Беки приступил к работе. У его пациента — пожилого мужчины — расслаивающаяся аневризма грудной аорты, причём расслаивание распространялось от подключичной артерии до диафрагмы. Аневризма была резецирована и заменена протезом из дакрона длиной около 20 сантиметров. После пережатия аорты перешли на искусственное кровообращение. Аппаратом «управляла» опытная медицинская сестра по безмолвному сигналу хирурга. Никто никому не давал никаких указаний, все следовали заведённому порядку. Переливание крови, вливание глюкозы, лекарственных веществ производилось чётко. За всем следили наркотизатор и одна сестра.

Во время операции действовал сравнительно бесшумный мощный отсос, мгновенно убиравший кровь с операционного поля

Возникло осложнение — небольшое кровотечение из швов из-за применения гепарина. Для остановки кровотечения потребовалось наложить дополнительные швы после вторичного пережатия аорты. Когда кровотечение прекратилось, хирург очень медленно разжал аортальный зажим. Давление осталось стабильным.

Состояние больного контролировал врач за стеклянной перегородкой. Он имел возможность видеть кривую записи артериального давления и электрокардиограмму.

Операция прошла успешно, больного отвезли в палату с хорошими гемодинамическими и дыхательными показателями.

Вслед за этим в другой операционной Де Беки сделал субтотальную резекцию желудка. После пересечения сосудов он наложил на пищевод мягкий жом, удобный для держания, и отсёк желудок по малой кривизне у пищевода, а по большой — на 10 сантиметров от кардии. Остался участочек вблизи пищевода. Тогда хирург, не снимая жома, подтянул петлю тонкой кишки впереди поперечной и подшил к желудку — сначала к серозной оболочке, затем, вскрыв кишку, сшил слизистую желудка и кишки погружными швами.

После короткого отдыха Де Беки опять сменил операционную. Теперь ему предстояло иссечь аневризму подколенной артерии с заменой её дакроновым протезом. Сразу же после операции у больного восстановился пульс на артерии тыла стопы.

Следующее хирургическое вмешательство — обходной анастомоз при сужении бедренной артерии. Профессор вшил один конец трубки в общую подвздошную артерию, а другой — в бок бедренной артерии непосредственно над коленным суставом. И в этом случае пульс на артерии тыла стопы появился сразу по окончании операции.

Примечательно, что хирурги клиники в качестве сосудистых трансплантатов употребляли трубку, в два раза и более превышавшую диаметр замещаемой артерии.

Так же напряжённо шла работа во всех операционных. Нельзя было не отметить поразительную организованность. Едва увозили очередного прооперированного, тут же за считанные минуты производилась уборка с полной заменой белья. Специальный персонал доставлял стерильные инструменты, белье, халаты и необходимый материал в небольших свертках, обернутых в плотные простыни темно-зеленого цвета. Использованный инструментарий поступал в общую стерилизационную, где обрабатывался в автоклаве, завертывался в простыни в должном наборе, а затем вновь возвращался в операционные.

Еще раз подчеркну: хирург занят был только операцией, всё остальное ему обеспечивали помощники, чётко и быстро.

Обращала на себя внимание качественность инструментария и шовного материала. Во время операций, за которыми мы наблюдали и которые зачастую проводились в трудных условиях, не было случая, чтобы порвалась нитка, сломалась или соскользнула в иглодержателе игла, ослабел зажим на сосуде. На аорту хирург накладывал зажим так прочно, что, держа за него, сближал концы сосуда, и ни разу не замечалось малейшего скольжения. При этом зажим не травмировал стенку, на ней не оставалось никаких следов даже после повторных пережиманий.

Обслуживающего персонала в операционных довольно много. В каждой — четыре-пять сестёр и санитарок плюс мужчины-носильщики. Обстановка деловая, без напряжения и нервозности. В предоперационной висит плакат: «Не выявляйте свой характер, держите его при себе, он никого не интересует».

В течение операции нередко слышны шутки, причём это позволяют себе и хирурги, и их ассистенты. Звучит мелодичная музыка, передаваемая по радио. Хирург часто тихо подпевает. В то же время всеми соблюдается строгая дисциплина. Никаких возражений или пререканий не допускается.

 

Врачи хирургического департамента и хирургических госпиталей медицинского центра собрались в аудитории факультета на встречу с членами нашей делегации. Профессор Б. А. Петров сделал доклад «Создание искусственного загрудинного пищевода из тонкой и толстой кишки», профессор Б. К. Осипов — «Тактика хирурга при остром холецистите», а я — «Хирургическое лечение слипчивого перикардита». Де Беки, представляя нас собравшимся, говорил в наш адрес лестные слова, подробно характеризовал направление наших работ. Нам действительно было о чём рассказать.

Ожог пищевода в быту наблюдается не так уж редко, когда люди по ошибке или сознательно (при попытке к самоубийству) проглатывают крепкий раствор щелочи или кислоты. Возникают тяжёлые последствия, вплоть до полной непроходимости пищевода. Спасти человека можно, попытавшись создать искусственный пищевод из кожного лоскута или же с помощью участка кишки, поднятой кверху, питать которую будут сохранившиеся брыжеечные сосуды. Эта трудная, сложная манипуляция является испытанием и для больного, и для хирурга.

Впервые подобную операцию отважился сделать в 1906 году хирург Ру, использовав отрезок тонкой кишки. Операция проводилась в несколько этапов, на протяжении многих месяцев, но так и не дала эффекта, поскольку трансплантат в конце концов омертвел.

На следующий год Пётр Александрович Герцен, внук русского революционера А. И. Герцена, добился благоприятных результатов. С того времени эту операцию проводили хирурги разных стран, но она сопровождалась высокой смертностью, и часто её не удавалось довести до логического завершения. Так, ещё в 1945 году смертность была до 30 процентов и только у 50 процентов больных операция окончилась удачно.

С. С. Юдин усовершенствовал методику. К 1949 году он произвёл более 300 пластик пищевода из тонкой кишки с летальностью 9 процентов. Такого количества и такого низкого процента смертности не знала ни одна самая передовая клиника мира.

В дальнейшем русские хирурги Б. А. Петров, Д. А. Арапов, Б. С. Розанов, Г. Р. Хундадзе, П. И. Андросов и другие, главным образом ученики С. С. Юдина, продолжали усовершенствовать технику и получили прекрасные показатели как в смысле успешного завершения начатых операций, так и в смысле снижения летальности.

Б. А. Петров в своём докладе сообщил об опыте последних десяти лет. С 1949 по 1959 год в институте Склифосовского в Москве осуществили свыше 400 успешных пластик со смертностью менее 4 процентов, что было мировым достижением и не имело прецедентов.

Б. К. Осипов остановился на показаниях и методике операции при остром холецистите, подтверждённых практикой московских хирургов. Дело в том, что вопрос — надо ли оперировать при остром холецистите и когда — оставался открытым. Боясь потерять больного, многие врачи предпочитают лечить его консервативно. Однако чем больше проходит времени от начала приступа, тем тяжелее состояние и тем меньше шансов на благоприятное хирургическое вмешательство. Б. К. Осипов, основываясь на собственном богатом опыте, доказывал, что, если в первые часы консервативное лечение не купирует приступ и воспаление нарастает, необходимо делать операцию, пока ещё силы больного не истощены. Такая тактика предупреждает летальность. Не все хирурги были согласны с этим, поэтому доклад Б. К. Осипова выслушали с напряжённым вниманием.

С интересом отнеслись американские специалисты и к моему докладу, так как моя методика была им неизвестна.

Затем Де Беки пригласил нас в свой кабинет. Пока длилась беседа, старший секретарь его стоял с блокнотом в руках, записывая все распоряжения шефа, и немедленно передавал их другим секретарям. В некоторые адреса указания передавались сразу же по телефону.

На вечернем обходе послеоперационных палат Де Беки показал нам пациентов, перенёсших операцию с применением искусственного кровообращения по поводу больших внутригрудных аневризм и закупорки крупных периферических сосудов, замененных дакроновыми трубками. Мы видели больного с аневризмой брюшной аорты, оперированного два года назад. У него удалили аневризму непосредственно ниже почек и поставили трубку из дакрона (с бифуркацией, то есть с разделением на два сосуда). Ещё одному больному сделали операцию обходного анастомоза, причём бифуркационная трубка была сшита широким концом с подвздошной, а другим — с бедренной артерией в её нижнем участке. Предъявили нам и больных после ликвидации закупорки общей сонной и даже внутренней сонной артерии. Пожилому человеку с недостаточностью дыхания, страдающему закупоркой правой общей подвздошной артерии, было наложено соустье между левой подвздошной и правой бедренной артериями. При этом трубку провели под кожей внизу живота. Операция состоялась больше года назад. Я отчётливо видел пульсирующее под кожей искусственное соустье.

Обход закончился поздно, но все помощники Де Беки оставались на местах. Перед тем как уйти домой, доложили профессору, какие больные назначены завтра на консультацию, представили лабораторные анализы, прочие материалы обследования.

Нас поражала, казалось, неиссякаемая энергия Де Беки. День у него начинался в 4 часа утра. До 7 часов он работает дома, потом ещё час — в кабинете факультета, со своим секретарём. С 8 до 16 без перерыва занят операциями. Мы застали его в кабинете в 21 час, и после нашей беседы он продолжал ещё работать. А на следующее утро в 8 часов вылетел в Вашингтон.

Только за год он публикует не менее 30 научных трудов, не считая отдельных руководств, монографий.

С чисто американской деловитостью используются знания и хирургическое искусство этого выдающегося учёного. Каждая минута его полезного времени умно спланирована, строго рассчитана. Он пишет статьи, читает лекции, оперирует, консультирует, учит, показывает, даёт советы, указания — словом, делает то, что умеет делать только он один, и ничего более. Всё техническое, вспомогательное, не требующее именно его умения, ловко и почти незаметно для профессора выполняют другие люди — его помощники и секретари.

Я как-то случайно слышал разговор секретаря по телефону. Де Беки приглашали куда-то на совещание или на лекцию, где-то побывать, кого-то посмотреть.

— Какое будет совещание? — дотошно выспрашивал секретарь.

И затем:

— Нет, это не может заинтересовать профессора. Нет, нет, извините, я не стану ему докладывать. Знаю, тема вашего собрания не представляет для нас интереса.

Я спросил секретаря:

— А вообще-то профессор бывает на совещаниях?

— Бывает, но редко. В тех случаях, когда заведомо ожидается что-то важное для его работы.

Мне думается, столь «педантичное» разделение труда по способностям, максимальное использование имеющегося в распоряжении общества интеллекта, знаний, опыта — самый разумный и экономичный путь к развитию производительных сил, к достижению прогресса во всех областях научной и практической деятельности человека.

Операции, которые я наблюдал в клинике Де Беки, не были для меня новинкой, почти всё делал и я. И хотя технические возможности мои высоко оценивали очень многие известные хирурги (что я лично отношу к воспитанности моих гостей, а никак не к своим заслугам), тем не менее не мог я сравниться с Де Беки по объёму и количеству операций в день, неделю, месяц, и каждая операция отнимала гораздо больше времени. Кстати сказать, ни в каких других клиниках — как США, так и Европы — тоже не выдерживали аналогичных темпов. Американские хирурги говорили мне не раз, что в этом отношении Де Беки и его школа уникальны. Чем же объясняется такая уникальность?

На первое место конечно же надо поставить выдающиеся технические способности Де Беки, воспитавшего достойных учеников. Куули, Моррис и Краффорд теперь мало чем уступают ему в мастерстве и проводят те же операции почти в такой же срок. На втором месте — организаторские способности Де Беки. Вышколенность среднего и младшего обслуживающего персонала, беспрекословная дисциплина, строгое распределение обязанностей. К тому же хирург неизменно имеет дело с одним и тем же ассистентом, наркотизатором, операционной сестрой, техником, отвечающим за аппарат искусственного кровообращения. Де Беки никогда не оперировал с кем-либо из тех, кто прикомандирован в клинику для обучения, если только он уже не обладал многолетним опытом.

Тогда, в конце 50-х годов, для нас была поучительной принятая в клинике Де Беки практика: после сложной операции тяжёлый больной передавался для выхаживания в реанимационное отделение. Сдав своего подопечного дежурной бригаде реаниматоров, хирург мог не беспокоиться о нём и всецело переключиться на следующую операцию. У нас эта система была внедрена несколько позднее и оказала серьёзное влияние на благополучное излечение множества людей.

Предельная требовательность руководителя клиники, высочайший спрос с себя и с окружающих, коснулись также проблем материального обеспечения операций, всесторонней оснащённости операционного 9-камерного блока.

В моём присутствии профессор поручил инженеру из экспериментальной мастерской изготовить нужный ему инструмент. Через два часа принесли образец. Де Беки не был удовлетворен и попросил переделать. Ещё часа через полтора он получил то, чего добивался.

Поскольку Де Беки много оперировал больных с сосудистыми заболеваниями, его интересовали прежде всего соответствующие инструменты. Я говорил уже: мы сразу обратили внимание на зажимы с таким расположением зазубрин, которые прочно удерживали сосуд, не позволяя ему сместиться ни на миллиметр, но совсем не травмировали стенку, не раздавливали её, в чём можно было убедиться под микроскопом.

Настаивая на совершенствовании каждой детали хирургических инструментов, проверяя их лично много раз на своих операциях и на ходу заставляя подключаться экспериментальную мастерскую, Де Беки создал целый набор для сосудистой хирургии. В массовое производство поступили как наборы, так и отдельные инструменты, в достоинствах которых их автор больше не сомневался. Очень скоро они распространились по всему миру. Я считаю, что это ещё одно доказательство в пользу экспериментальных мастерских, их огромной роли в деле прогресса и хирургии, и медицины вообще. Мы снова оценили инициативу наших предшественников, которые при скудности средств, раньше, чем где-либо, начали создавать такие мастерские при крупных отечественных лечебных учреждениях. И те, кто думает, что единственный НИИ может обеспечить хирургическим инструментарием все больницы и клиники нашей страны, глубоко ошибаются. Это наглядно подтвердили последние десятилетия.

 

Популярностью в США пользуется хирургический центр города Миннеаполис штата Миннесота, с которым нам удалось познакомиться во время поездки. Медицинский факультет и хирургические клиники этого центра занимают здание, где 10 наземных и 3 подземных этажа. В «спрятанных от глаз» помещениях расположены лаборатории, в том числе и экспериментальные с большим количеством операционных комнат. Всего их там несколько сотен.

Собственно операционных — 12, собранных в блок так, что в каждую можно входить с общего специального коридора. Рядом — комнаты различного назначения и гистологическая лаборатория.

Рентгеновский кабинет оборудован установкой для катетеризации полостей сердца и ангиокардиографии. Тут получают 30 снимков в секунду в двух проекциях.

В операционных стеклянные стены и потолки, что даёт возможность следить за происходящим, находясь вне помещения.

Через смотровое стекло мы наблюдали за операцией, которую делал профессор Лилихей по поводу дефекта межпредсердной перегородки с аппаратом искусственного кровообращения, сконструированным самим профессором. В общей сложности мы видели четыре конструкции аппарата: Свена (о нём я ещё скажу), Де Беки, Куули, Лилихея. Все отличаются друг от друга, но просты в обращении и рассчитаны на управление одним человеком.

В ходе операции после введения канюли (полой трубки) в бедренную артерию и двух толстых канюль в правое предсердие, последнее было широко раскрыто и на дефект наложена заплатка размером два на три сантиметра. Её пришили двухрядным непрерывным швом, а отверстия в правом предсердии, когда извлекли канюли, соединили кисетным швом. Был проведен скрупулёзный гемостаз с электрокоагуляцией краёв раны, в том числе и перикарда. Сама операция, особенно подготовка к ней, продолжалась очень долго с тщательной остановкой кровотечения. Сердце, оставаясь длительное время открытым, работало ритмично. Грудина рассекалась поперёк разрезом в форме клина. Наркоз протекал безупречно.

В другой операционной профессор Вангенштейн осуществлял поперечную резекцию желудка с оставлением привратника и рассечением пилорического жома (пилоропластика). Диагноз — язва малой кривизны желудка.

Накануне вечером мы присутствовали на докладе профессора Вангенштейна о благотворном влиянии местного охлаждения при желудочных кровотечениях. Начинал профессор, как водится, с экспериментов. В желудок собак вводили мелких лягушат, которые разлагались спустя 5–6 часов. Если же желудок подвергался охлаждению, то лягушата оставались живыми 26 и более часов.

В одной из палат нам показали больного со специальным баллоном в желудке и тонким зондом для откачивания содержимого с помощью активного отсоса. При кровотечении из вен пищевода в желудок вставляют два баллона. Желудок и пищевод охлаждают в течение 5–20 часов, пропуская через баллон воду со спиртом при температуре минус 5–7 градусов.

Профессор Вангенштейн рассказал нам, что из двадцати пяти больных, подвергшихся лечению холодом, у двенадцати желудочное кровотечение удалось остановить, для двоих эти меры оказались неэффективными, а одиннадцать были прооперированы по показаниям основного заболевания: язвы, рака желудка, расширения вен пищевода.

На следующий день мы посетили муниципальный госпиталь Миннеаполиса для бесплатных больных. Однако понятие это относительно, так как вопрос об оплате решается для каждого такого госпиталя индивидуально. Если, например, больной из деревни и не в состоянии заплатить за лечение, то община обязуется перевести необходимую сумму из своей кассы. Некоторые больные, не имея права на какую-либо льготу, берут на себя часть расходов и тратят денег несколько меньше, чем в платных госпиталях. Если необходимо переливание крови, то бесплатным больным кровь должны давать родственники.

Условия в муниципальном госпитале значительно скромнее. Много больших палат на 16 коек. Кровати универсального типа, позволяющие придать больному любое положение. Боковые щиты-барьеры предохраняют от падения. Каждый больной может быть изолирован от других глухим занавесом, висящим на изогнутых трубках.

Лаборатория построена и оборудована частично на средства государства, а в основном на пожертвования богатых лиц. Здесь есть химическое, рентгенологическое, электрокардиологическое отделения, отделение для катетеризации полостей сердца и ангиокардиографии, экспериментальное хирургическое отделение с четырьмя операционными столами. Врачи — преимущественно резиденты, прикомандированные для усовершенствования.

Профессор Хитчкок, руководитель госпиталя, продемонстрировал нам ряд больных со злокачественными опухолями, излеченных и оперативным путём, и с помощью кобальт- и химиотерапии. Так, мы видели женщину, перенёсшую операцию по поводу рака матки. Через год при повторной лапаротомии были обнаружены множественные метастазы. Снова прибегли к химиотерапии. Спустя ещё год вновь произвели лапаротомию — метастазы исчезли.

 

Рочестер (штат Индиана) по праву можно назвать центром американской научно-практической медицины и хирургии. Это город-клиника, обязанный своим взлётом знаменитой династии американских хирургов — отцу и сыновьям Мейо. Уильям Мейо переселился из Англии в США в 1845 году, участник гражданской войны Севера и Юга. Известны его труды по хирургии брюшной полости. Сын Уильям пошёл по стопам отца. Тоже занимался операциями брюшной полости, урологическими; интересовали его вопросы организации медицины. Другой сын, Чарлз, выбрал клиническую и экспериментальную медицину. Опубликовал работы по управлению медицинскими центрами.

В 1889 году братья Мейо учредили клинику, а в 1915-м — фонд своего имени. Их клиника славилась по всему миру и прославила Рочестер.

С тех пор там появилось много отлично оборудованных клиник, строятся новые здания. Несмотря на то что в ряде городов США выросли свои центры, Рочестер по-прежнему в научно-практическом отношении не уступает первенства. Его обитатели — пациенты и медперсонал. На 30 тысяч жителей приходится свыше тысячи работающих врачей и более 650 человек, направленных сюда на усовершенствование. Ежегодно в город приезжают на лечение 150 тысяч больных.

В Рочестере мы посетили клинику профессора Кирклина. Молодой способный учёный, один из ведущих специалистов Америки, он добился больших успехов в области хирургии сердца. Профессор Кирклин пригласил нас на товарищеский ужин в ресторан гостиницы, где мы остановились. Все местные хирурги были в сборе. Среди них и доктор Мейо — последний из поколения этой семьи. Как мы поняли, он мало практиковал, отдавая предпочтение хозяйственным, административным делам. Доктор Мейо являлся в тот период представителем США в отделе здравоохранения ООН.

 

После Рочестера в нашей программе значился Кливленд. Здесь на аэродроме нас встретил представитель хирургической клиники профессора Холдена и отвёз нас в гостиницу. По дороге с аэродрома нам попался американский вариант кинотеатра — аутотеатр. Это большая площадь, огороженная забором, с огромным экраном. Владельцы машин въезжают через ворота на площадь, устанавливают автомобили в определённый ряд и, не выходя из них, смотрят фильм.

Кливленд — порт на озере Эри, крупный финансово-торговый й промышленный город. В нём функционируют несколько современных госпиталей.

Вечером после осмотра клиник профессор Холден, другие профессора и врачи хирургического департамента устроили в нашу честь товарищеский ужин. Завязалась тёплая, дружеская беседа. Некоторые наши американские собеседники высказывали весьма прогрессивные мысли. Руководитель отделения анестезиологии профессор Хингсон тогда только что вернулся из Африки, рассказывал о бедственном положении населения стран этого континента. Цветные фотографии запечатлели убогие землянки, детей, страдающих от голода, хронической малярии и прочих болезней, с худенькими, как спички, ножками и ручками, вздутыми животами. Р. Хингсон привёл данные ООН. Так, на земном шаре в то время ежегодно 200 миллионов человек заболевали малярией, 175 — туберкулёзом, 150 — тифом и дизентерией, 25 миллионов — оспой. Он добавил, что для победы над оспой, например, достаточно тех средств, которые расходуются на изготовление двух атомных бомб…

Профессора Бек, Хингсон, Холден и их коллеги говорили о глубоком уважении к русским, об искреннем желании жить с нами в мире. При этом они и не скрывали, что их точка зрения не совпадает с официальными взглядами.

 

Утром мы прибыли в Вашингтон. Нашим «хозяином» оказался профессор Блэдс. После завтрака он повёз нас в свою онкологическую клинику.

Мы побывали в предместье Вашингтона, Бетесде, где размещены Национальные институты здравоохранения — одно из крупнейших государственных научных учреждений в стране. Под началом объединенной администрации действуют 9 научно-исследовательских институтов по всем отраслям медицины с лабораториями и клиниками. Клиники занимают комплекс 10–12-этажных зданий, лаборатории — серию 3-этажных построек. Здесь работают примерно 7 тысяч человек, из них более 1200 врачей.

Обращали на себя внимание оригинальные внутренние перегородки клинических помещений. Они представляли собой стальные плиты, укрепленные так, что их без труда можно переставить, всего за несколько часов реально неузнаваемо «перекроить» планировку.

В Нью-Йорк приехали поздно вечером и на следующий день знакомились с этим олицетворением Америки, почти сразу же ощутив суматошный ритм, внешнюю сторону американского образа жизни, резкий контраст между богатством и бедностью. Побывал в негритянском районе. Этот район резко отличался от остальной части города. Здесь стояли тесно прижатые друг к другу большие трёх-четырёхэтажные дома со множеством квартир. Народу на улицах очень много, люди здесь живут скученно. Имеются свои магазины, свои парикмахерские, аптеки — словом, всё, что необходимо, и всюду покупатели и продавцы — только негры. Европейцы появляются здесь лишь случайно.

Перед отъездом домой мы прошли пешком по Нью-Йорку, посмотрели ночной Бродвей. Море огней. Все магазины открыты, привлекают покупателей ярко освещёнными витринами. Чего только не увидишь здесь! Но больше всего на вывесках и магазинных витринах, в рекламах кинотеатров, на обложках книг и журналов — ярко раскрашенные картинки обнажённых женщин. Врач, который нас сопровождал, заметил, что сексуальная тематика пронизывает всё.

В магазинах с так называемыми подарками продавали галстуки с нарисованными на них фигурами женщин, игральные карты с порнографическими сюжетами, наборы картинок, которые могут вызвать только брезгливое чувство. Возникало глубокое недоумение: неужели люди, торгующие подобными вещами, не думают о своих детях? Ведь их дети видят всё и на этом воспитываются. Представители медицинской общественности, с которыми довелось беседовать, с возмущением говорили о том, что невозможно уберечь детей от разлагающего воздействия секса и порнографии.

Мой хороший знакомый хирург-онколог ввёл меня в курс проблем, с которыми сталкивался так называемый средний американец.

Первое — очень дорогой жизненный уклад. Львиную долю зарплаты забирает квартира.

Второе — неуклонно растущие налоги.

Третье — страхование. Страховые компании как щупальцами опутывают каждого работающего. Вы хотите иметь бесплатное или льготное лечение — платите страховой взнос. В зависимости от той суммы, которую вы вносите, вас и будут лечить. Полностью бесплатного лечения ни для кого не существует, за исключением тех больных, которые находятся в том или ином научно-исследовательском институте и дали расписку, что согласны на любую экспериментальную операцию.

В США страхуют от всего — от несчастных случаев, от болезни, от автомобильной катастрофы. Страхуют имущество. Страхую собачку, если она есть: вдруг кого-нибудь покусает! Ведь оплата лечения человека, укушенного собакой, и оплата его вынужденного прогула из-за укуса стоят очень дорого. Но если вы застрахуете собачку, платит страховая компания. Потому-то американец стремится застраховаться на все случаи жизни, однако он не может уберечь себя от нищеты. Например, если рабочий потерял трудоспособность на производстве, он получает пенсию за счёт предприятия только в течение пяти лет. Но и об этом нам врачи говорили как о крупной победе демократии.

Четвёртое, что лежит тяжёлым бременем на плечах среднего американца, — это долги. Конечно, приобретение вещей в рассрочку удобно для мало- и среднеоплачиваемой группы населения, но, к сожалению, кредит предоставляется на безжалостных условиях. Скажем, если должник не внёс вовремя своего очередного взноса, у него отнимают вещи, хотя уже выплачено, допустим, 80–90 процентов стоимости. Деньги, разумеется, не возвращаются. Над американцем постоянно висит угроза разорения, если он лишится работы.

Каждый труженик в США — потенциальный кандидат в армию безработных. Страх перед возможной безработицей искусно используется компаниями, чтобы привлечь на свою сторону американцев, занятых в военной промышленности. Крупный терапевт из Нью-Йорка профессор Эпштейн сказал мне, что народ США в основной массе против войны. Однако в США есть группы населения, которые заинтересованы в поддержке военного психоза. Это капиталисты, производящие военную продукцию, военные, получающие высокие оклады и опасающиеся, что ослабление военного психоза вызовет сокращение военной промышленности, что приведёт к потере ими работы.

Но не только рабочие и служащие военного комплекса тревожатся за завтрашний день. Любой человек в США является потенциальным кандидатом в армию безработных. Этот факт, а также милитаризация, непрекращающаяся угроза атомной войны приводят к постоянному, непрерывному нервному напряжению людей. А это, в свою очередь, не может не сказаться на здоровье.

Теперь мне хочется поделиться впечатлениями, полученными от тех клиник, в которых нам удалось побывать в течение почти месячного пребывания в США.

Я обещал рассказать о профессоре Свене. Его хирургическую клинику в городе Денвер штата Колорадо мы осматривали уже накануне отлёта домой.

Она размещалась в многоэтажном здании. Небольшие палаты Рассчитаны на одного, двух, четырёх человек. Почти в каждой было приспособление для кислородной палатки, к услугам которой здесь довольно часто прибегают. Много подсобных комнат со всевозможным оборудованием, аппаратурой для регистрации деятельности сердечнососудистой и лёгочной систем. В палатах около больных сидели посетители прямо в пальто. Таких посетителей и врачей в верхней одежде мы встречали в хирургических отделениях и клиниках других городов и удивились тому, как это уживается со строгим отношением к асептике в самой операционной, куда даже на минутку нельзя войти в халате, если предварительно не снять все своё бельё и не надеть специальное, больничное. А для того чтобы присутствовать на операции, вы должны не только переодеться, но и обязательно помыть руки, надеть стерильный халат и перчатки, не говоря о маске.

Экспериментальному отделению профессор Свен уделял внимание. Сам сконструировал аппарат «искусственное сердце — лёгкие». В дни нашего пребывания в США он лишь апробировался. Трубки, по которым течёт кровь, — широкие, изготовленные из «нейтрального» материала, благодаря чему кровь не свертывается, К аппарату присоединены приборы для определения содержания в крови углекислоты, кислорода, температуры, скорости кровотока и т. д. Кроме того, в аппарате предусмотрен ряд краников, позволяющих брать кровь в различных участках и подвергать её анализу.

Экспериментальное отделение соединено с клиникой, так что имеется прямая связь с хирургическим блоком. При этом в эксперименте работает совершенно самостоятельная бригада врачей под руководством профессора. Как правило, подбираются молодые, подающие надежды медики, с энтузиазмом решающие поставленные перед ними задачи. Ко времени, о котором идёт речь, Свен уже произвёл свыше 500 операций на сердце.

 

Подходил к концу наш визит в Америку. Моё впечатление от встреч с американскими коллегами было самым хорошим. Нас принимали радушно и сердечно, как близких друзей. Ничего не таили, всё показывали.

Я побывал в США ещё два раза, и меня всегда окружала атмосфера уважения и симпатии: я представлял свою страну и свою науку.

Хочется верить, что и теперь чувства дружбы и доверия простых людей Америки остаются неизменными.

4

Как, наверное, помнит читатель, Институт пульмонологии привлёк внимание зарубежной медицинской общественности и Всемирной организации здравоохранения.

От имени и по поручению директора ВОЗ доктора Ямомото к нам приехал профессор Андре Мейер, крупный французский учёный.

— Моя задача, — пояснил он, — детально ознакомиться с вашим учреждением, поскольку появилась мысль создать на его основе мировой центр по пульмонологии. Воспалительные заболевания лёгких растут на земле из года в год с быстротой, вызывающей беспокойство. Всемирная организация здравоохранения не может пройти мимо этого факта. Мы узнали о значительных научных изысканиях в вашем институте, о большой организационной работе, проводимой в вашей стране, и нам хотелось бы использовать советский опыт.

Профессор А. Мейер оказался пытливым, эрудированным «инжектором». Он вникал в самую суть, интересовался оборудованием, помещением, клинической базой. Дня через четыре заявил, что считает свою миссию выполненной. В книге отзывов записал:

 

«Институт академика Углова Ф. Г. имеет комплекс средств исследования бронхо-пульмонального аппарата, особенно функционального и рентгенологического порядка, которые в общем превышают всё, что я знал.

Научные программы института позволят выработать методики изучения и лечения заболеваний лёгких, образцовые для всего мира. Это достижение будет достойным академика Углова Ф. Г, — динамичность его превышает лишь его гостеприимство и любезность. Это также будет достойным прекрасного города Ленинграда.

Проф. А. Мейер, мед. институт г. Парижа,
председатель общества дыхательной патологии».

Прощаясь, он сказал:

— Я в восторге, от вашего института. На сегодняшний день это не только первое, но и единственное учреждение в мире с таким оборудованием, с таким многообещающим научным направлением. Я своё мнение записал в книге отзывов. Подробный отчёт о виденном представлю директору Ямомото. Вам же повторю: не ожидал встретить ничего подобного, ведь я объездил почти все страны, где занимаются вопросами пульмонологии. Стану настойчиво рекомендовать организацию при институте задуманного всемирного центра.

Однако, — добавил он, — прежде всего я буду просить ВОЗ, чтобы вас послали по крайней мере в Париж и Рим. Вам надо лично ознакомиться там с постановкой дела и перенять все, что найдёте необходимым…

И действительно, очень скоро я выехал на две недели в Париж и Рим по заданию ВОЗ.

 

Париж я посещал в разное время года — и весной, и зимой. В 1962 году был там в феврале, когда воздух охлаждался до минус 8 градусов и парижане сильно мёрзли с непривычки. На этот раз стояла ранняя осень, было ещё совсем тепло. Меня встретили профессор Мейер и представитель министерства здравоохранения Франции. В моё распоряжение предоставили небольшой легковой автомобиль, которым прекрасно управляла девушка-гид, бойко разъезжавшая по забитым машинами улицам города. К приезду заранее составили программу визитов, встреч, расписали всё по часам. Каждый день загружен до позднего вечера.

В первую очередь побывал в клинике профессора Мейера — главного пульмонолога Франции. И сразу же мог убедиться в том, как она великолепно оснащена для обследования больных. В лаборатории функциональной диагностики мы застали уже немолодого, солидного мужчину, который лежал на кушетке с двумя тонкими катетерами: конец одного катетера введён в аорту, другого — в главный ствол лёгочной артерии. На аппарате чётко определилось их местоположение и давление в обоих сосудах. Судя по кривым, вторжение этих «посторонних предметов» в организме не вызвало никаких нарушений сердечной деятельности. Я спросил:

— Чем объяснить, что больной практически никак не реагирует на наличие в его сердце катетеров?

— Здесь играют роль два фактора. Во-первых, качество. Катетеры принимают температуру тела, а при этой температуре становятся настолько эластичными, что никак не травмируют ни стенку сосуда, ни стенку сердца. Во-вторых, мягкая, щадящая техника исследования. Вы видите этих молодых людей. Они — терапевты высокой квалификации.

— У нас такие манипуляции производят анестезиологи и реаниматологи.

— Мы считаем, что важна не столько техника как таковая, сколько понимание процессов, которые она выявляет. Терапевту это ближе по профилю.

— А как у вас применяются другие специальные методики — бронхоскопия, бронхография?

— Тут ведь тоже дело не только в технике, но и в анализе того, что врач обнаруживает с её помощью. Скажем, бронхоскопист замечает какие-то изменения в бронхах. Но как он увяжет их с общей картиной состояния больного, если не имеет достаточных знаний? Исследование — не самоцель, а средство для выбора тактики лечения.

— А если возникает осложнение, требующее хирургического вмешательства?

— Какого, например? Трахеостомии? Методикой этой операции у нас владеют все терапевты.

Такая постановка вопроса показалась мне разумной и современной. Действительно, в кардиологических и пульмонологических клиниках есть прямой резон по квалификации, умению и навыкам приблизить терапевтов к хирургам.

С профессором Мейером мы зашли в палату на шесть или восемь коек. К каждой из них подведены трубки от аппарата искусственного дыхания. Некоторые больные просто брали трубки в рот по мере надобности, чтобы было легче дышать, у других они были вставлены в трахею, у третьих — приспосабливались к отверстию в трахее, сделанному оперативным путём.

— Мы находимся в отделении дыхательной реанимации. Подобные отделения у нас открыты в ряде терапевтических клиник и госпиталей.

— Чем это вызвано?

— При длительном хроническом воспалении лёгких (а таких случаев сейчас очень много), при обострении процесса, особенно у людей в пожилом возрасте, часто возникает дыхательная недостаточность. Последняя нередко переходит и в сердечную недостаточность. И если в это время не помочь человеку, может быстро наступить печальный исход.

— Речь, конечно, идёт о больных, которые лежат у вас в клинике?

— Не совсем так. Мы принимаем пациентов своей специфики до направлению пульмонологов для экстренной помощи.

— Только с лёгочными заболеваниями?

— Вначале — да. Однако постепенно профиль отделения менялся, к нам стали посылать людей с различными недугами, но с одинаковой угрозой для жизни из-за дыхательной недостаточности.

— В Париже ваше отделение единственное?

— Что вы! Здесь около двадцати таких центров. И все они появились стихийно, благодаря энтузиазму врачей. Лишь постепенно удалось добиться специальных ассигнований, поскольку содержание реанимационного отделения в три-четыре раза дороже обычного на то же количество мест.

За неделю пребывания в Париже я осмотрел семь госпиталей. Везде пульмонологи обеспечены соответствующей аппаратурой для диагностики и лечения, почти всюду оборудованы лаборатории для интенсивной научной работы.

В госпитале Сан-Антонио при департаменте физиологии организованы центр дыхательной реанимации, лаборатория патофизиологии дыхания и гемодинамики. В госпитале Клод Бернар, в клинике медицинской реанимации, руководимой профессором Дюпоном, также имеется интенсивно действующая лаборатория патофизиологии.

Учёные Парижа с интересом относились к нашим встречам. Охотно рассказывали о своих планах и много расспрашивали об Институте пульмонологии.

 

В Риме меня ждал профессор Беге — заведующий отделением Реанимации в госпитале Сан-Камилло и одновременно ответственный за постановку дыхательной реанимации в столице Италии. После короткого отдыха в гостинице я отправился вместе с ним в госпиталь.

Надо признать, что реанимационное отделение в организационном смысле было образцовым. Когда мы подошли к корпусу, где оно размещалось, я увидел посадочную площадку для вертолётов.

— На этом настояла наша служба, — сказал профессор. — Теперь из любого района страны, если только больной транспортабельный, его незамедлительно доставляют в реанимационный центр. У нас дежурят круглые сутки без выходных.

Центральная комната отделения — площадь около 100 метров. Кровати разделены ширмами, которые легко сдвинуть или раздвинуть простым движением руки. Посредине помещения — наблюдательный пункт врачей. Отсюда по записям на приборах следят за самочувствием пациентов. К больным подведены контрольные датчики и трубки от аппарата искусственного дыхания у большинства — трахеостомическое отверстие.

Обходя больных и рассказывая о каждом из них, Беге остановился около миловидной девушки лет двадцати трёх. Она приветливо нам улыбнулась, ответила на вопрос профессора и тут же занялась куклой. Я в недоумении посмотрел на своего спутника.

— Да, это страшная трагедия, поставившая её родителей и нас в такое положение, из которого мы не находим выхода уже третий год.

— В чём же дело?

— Девушка попала в автомобильную катастрофу, получила тяжёлую травму черепа и другие повреждения. Её привезли в состоянии клинической смерти. Самостоятельное дыхание отсутствовало, но сердцебиение ещё сохранялось.

Врачи наладили искусственное дыхание через трахеостому. Три недели девушка лежала без сознания, а когда пришла в себя, мы поняли, что её мозг сильно пострадал. Она на уровне развития ребёнка четырёх-пяти лет. Но этого мало. Поражённым оказался дыхательный центр. И вот результат: жить она может лишь с аппаратом искусственного дыхания.

— А как родители?

— Ежедневно навещают её, приносят игрушки. Она по-детски лепечет, даже шалит.

— И какие перспективы?

— Никаких. Задача неразрешимая. Она обречена на постоянное пребывание в реанимационном отделении.

— Есть ли надежда на восстановление психики? Что говорят невропатологи и психиатры?

— Надежды нет. Может быть, со временем она станет развиваться, как ребёнок, но очень медленно.

— А что родители?

— Они не мыслят свою жизнь без неё.

— Что же вы собираетесь делать?

Беге пожал плечами:

— Ума не приложу. Каждый понимает, что это не жизнь, а выхода нет. Вы видите, какое это милое существо, как она доверчиво улыбается. Все к ней привыкли, все её любят, жалеют и вместе с родителями ждут облегчения.

В этом одна из мрачных сторон реанимации как науки. Сотни тысяч людей она вырывает из когтей смерти, но не всем возможно вернуть полноценное здоровье. И даже поставить на ноги удаётся не всех…

У нас был больной, которого оживили после тяжёлой травмы, восстановили сердцебиение и дыхание. Но мозг безмолвствовал. На электроэнцефалограмме была зарегистрирована прямая линия, т. е. полное отсутствие биотоков мозга. Больной живёт и неделю, и месяц, и больше, но сознание не возвращается и никогда к нему не вернётся. Что делать? По существу, перед нами — человек без головы. И в то же время он — человек и требует к себе человеческого отношения. За ним нужен тщательный уход и систематическое искусственное кормление, без чего он умрёт. Возникает вопрос: нужно ли поддерживать такую жизнь? При всей сложности ситуации тут может быть только один ответ, гуманный й правильный: пока сердце бьётся, человек жив и требует всех мероприятий по сохранению и восстановлению этой жизни. Малейшее уклонение в законодательном смысле от этого положения приведёт неизбежно к злоупотреблениям, которые могут граничить с преступлением.

В настоящее время в этом вопросе нельзя допустить ни малейшего послабления. Иначе обязательно найдётся группа людей, в том числе и врачей, объединенных какой-нибудь фашистской идеей или идеей богоизбранности, и будет использовать это послабление в своих человеконенавистнических целях.

Может быть, когда-нибудь в далеком будущем такой вопрос и встанет, ибо в нём также заложена идея гуманизма и по отношению к больному человеку, и к обществу, но этот вопрос может подняться только тогда, когда в людях исчезнет ненависть, злоба, алчность, пренебрежительное отношение к другим людям и к другим народам. Добиться этого во всём мире пока очень трудно, хотя и возможно, если ООН сумеет провести в жизнь ряд законов в защиту людей.

Взять хотя бы такой вопрос, как производство и продажа оружия частным лицам. Тот факт, что на крови других людей наживаются капиталисты, настолько противоречит самым элементарным человеческим нормам, что вопрос о передаче производства всех видов оружия от частных лиц в государство надо ставить на сессии ООН, пока он не будет решён положительно,

И возможности на сокращение вооружения можно добиться только в том случае, если производство оружия перейдёт в руки государственного аппарата. Вопрос надо ставить каждый раз, несмотря на противодействие представителей отдельных государств. Может быть, он самый важный, самый жизненный для всех народов Земли.

Отсутствие заинтересованности в производстве и продаже частным лицам создаёт предпосылки для мирного разрешения спорных вопросов между государствами. Идеи добра и гуманизма, так близкие всем людям Земли, будут торжествовать над злом и насилием. В мире, как правило, зло порождает вмешательство одних народов в жизнь других. Если бы этого не было, сами люди решали бы свои вопрос внутри страны.

Профессор Беге познакомил меня с работой пульмонологических и реанимационных отделений многих ведущих римских госпиталей и клиник. Крупнейший и один из старейших туберкулёзных институтов мира — институт Форланини на три тысячи мест. К тому времени значительное число его отделов было закрыто частично или полностью. Всё больше коек отводилось клинике нетуберкулёзных лёгочных больных. Клинику возглавлял известный специалист-пульмонолог Дадди.

Посетил я госпиталь Сан-Филиппо, институт и клинику кардиологии профессора Петро Вальдони. С ним мы знакомы с 1950 года, встречались в Риме, Москве, Ленинграде. При его клинике организован центр реанимации и интенсивного ухода, оснащённый но последнему слову науки и техники. Меня интересовали также отделения дыхательной реанимации и пульмонологии ряда частных госпиталей.

По ходу знакомства я вёл подробные записи новшеств, которых у нас не было и которые я намеревался внедрить у себя в институте.

 

Возвратившись в Ленинград, послал отчёт о поездке директору ВОЗ и в Министерство здравоохранения СССР. Отдавая должное инициативе и энтузиазму учёных-пульмонологов Парижа и Рима, способствовавших прогрессу этого раздела науки и практики, я всё же констатировал, что наш институт ушёл далеко вперед и может с честью выполнять роль международного центра, включая усовершенствование врачей данной специализации.

Доктор Ямомото ответил, что вскоре собирается прибыть профессор Беге для изучения дела дыхательной реанимации в нашем институте. После чего приедет он сам или его заместитель, и вопрос о создании международного центра ВОЗ по пульмонологии будет решён окончательно.

Всё ценное, что я увидел в передовых европейских клиниках, я изложил в виде инструкции, которую обсудили на учёном совете и раздали заведующим отделениями. Те должны были подумать и дать свои соображения о том, что можно применить в нашей работе.

Но мне хотелось шире распространить полезный опыт в реанимации при терапевтических и пульмонологических отделениях больниц в городах и областных центрах. Сделать достоянием врачей, например, методику лечения острой пневмонии, выработанную в Париже, благодаря которой почти полностью исключаются такие осложнения, как абсцедирование. А что значит — сделать достоянием? Это значит — снабдить конкретными рекомендациями.

Всё, чего мы добились за пять лет существования института, что удалось узнать из литературы, личных контактов с пульмонологами и торакальными хирургами разных стран, я постарался изложить в книге о хронической пневмонии.

Остальное относилось к сфере практических мер, то есть было в ведении министерства.

Сергей Александрович Борзенко, которому я рассказывал о своих делах и о том, что мною предпринято для претворения в жизнь достижений мировой науки, сказал мне:

— Я бы очень советовал вам, помимо общего отчёта в министерство, послать личное письмо министру с важнейшими выводами и предложениями. Отчёт может где-то затонуть в бюрократических столах, а на письмо он не может не прореагировать. Слишком важный вопрос вы поднимаете.

Я действительно написал личное письмо министру, где указал на необходимость организации центров дыхательной реанимации при терапевтических и пульмонологических отделениях в городах и областных центрах. Кроме того, изучив вопрос о лечении острой пневмонии в Париже, где, благодаря отработанной методике, почти полностью исключаются такие осложнения, как абсцедирование, я говорил о необходимости собрать симпозиум, на котором можно было бы выработать необходимые инструкции.

Ответа на моё письмо и отчёт не последовало, так же как и не было никакой реакции на наше письмо о приглашении профессора Беге в наш институт как консультанта ВОЗ.

— Что делать, Фёдор Григорьевич, чтобы всё то, что вы узнали, стало бы достоянием всех врачей? — спрашивал Сергей Александрович.

— Многое из того, что я привёз, я постараюсь распространить через оргмедотдел в нашем преломлении. А всё то, что нам удалось узнать из литературы и путём личного контакта, я постараюсь изложить в книге о хронической пневмонии, над которой я эти годы работаю.

— Вы это очень правильно делаете. То, что будет вами написано, станет достоянием врачей, а следовательно, пойдёт на пользу народу. Обязательно пишите и скорее издавайте.

Спустя несколько дней Сергей Александрович спросил меня: «Как дела?»

Я сказал, что получил от американцев приглашение принять участие в работе конгресса и выступить с докладом с освещением своих работ. Они официально объявили, что все расходы по поездке и пребывании в Америке берут на себя. Я послал в наше Министерство это приглашение и своё заявление с просьбой предоставить мне командировку за счёт американцев. Долгое время мне ничего не отвечали или же я получал стандартный ответ:

«Вопрос ещё не рассматривался». Затем пришёл ответ, что поезда в Америку не разрешают, так как такая поездка у них не запланирована,

Сергей Александрович заботливо спросил:

— Не очень ли вы расстроились оттого, что вас не пустили в Америку?

— Нет, — отвечал я, — в Америке я был не раз и большого желания ехать опять у меня нет. Но я отлично понимаю, что это редкий случай, когда американцы приглашают русского учёного на таких условиях. И поездка моя имела бы большое значение для престижа русской науки. Ведь американцы не такой народ, чтобы выбрасывать деньги. Но, может быть, пошлют кого-нибудь другого? Мне всё равно: лишь бы дело не стояло.

— Да, верно, — сказал Борзенко, — мы люди не тщеславные, лишь бы делалось дело.

И он рассказал мне эпизод из военной истории.

Адмиралу Ушакову надо было провести какое-то мероприятие, важное для государства и народа. Но он знал, что высшие чиновники, если он сам предложит, завалят его предложение. Тогда он обратился к Потёмкину, чтобы тот от своего имени сделал предложение. Потемкин удивился: «Какой же тебе интерес, если я сделаю это предложение? Ведь вся слава достанется мне». — «Это не важно, — сказал Ушаков. — Важно, чтобы это было проведено в жизнь и принесло славу любезному отечеству, а потомки разберутся».

Много раз я бывал за границей, в том числе в странах американского континента. Случалось, приезжал в пору потепления политической атмосферы, а бывало, приезжал в страну, с которой отношения у нас натянутые, — и всё равно простые люди, коллеги учёные встречали советских посланцев с неизменным радушием. Не берусь говорить за всех, но нас, советских медиков, всегда и везде принимали дружески и сердечно. По крайней мере, так случалось со мной.

Я и сейчас время от времени выезжаю в заграничные командировки, но особенно часто ездил в конце шестидесятых — начале семидесятых годов. Я видел, как велик авторитет Советского Союз в глазах людей всего мира, каким доверием пользуются наши учёные у зарубежных коллег. Заметил я одну любопытную особенность: ни с кем так доверительно не говорят, никому не верят с такой искренностью, как нам, врачам из Страны Советов. Разумеется, я имею в виду прогрессивных учёных.

 

Авторитет института укреплялся. Ещё только шли разговоры о международном центре, а с нами искали общения очень многие учёные, в нашем мнении нуждались. Посыпались приглашения на разного рода совещания, конгрессы, симпозиумы.

Когда профессор Мейер был в Ленинграде, он завёл речь о созыве европейского совещания специалистов по заболеваниям органов грудной клетки. Подчёркивал, что без России оно не будет иметь должного веса.

Вскоре Мейера избрали президентом Первого европейского конгресса. Он прислал мне письмо:

«Дорогой профессор Углов! Вы, несомненно, знаете о международном обществе американских торакальных хирургов, в работе которого вы принимали участие в Вашингтоне. С того времени это общество стало менее «американским» и именуется Международной академией по грудной хирургии с местными подразделениями. Одно из них относится к Европе.

Первое собрание европейского подразделения состоится в Ницце…»

Через несколько месяцев после этого приглашения — вызов из Лимы. В столице Перу намечался XIX конгресс Международного колледжа хирургов. Мне хотели присвоить титул почётного члена данного сообщества. В повестку дня заранее был включен мой доклад «Реанимационные мероприятия при астматическом состоянии». Наша методика, которую я уже описывал, тогда не была отражена в литературе, но являлась большим достижением отечественной науки и потому интересовала зарубежных учёных.

Ждали меня к себе и в Японии. Профессор Чузо Нагаиши из Киото тоже был гостем нашего института. Он — крупный специалист по торакальной хирургии и пульмонологии. Нам было о чём поговорить; он высоко оценил научные изыскания коллектива и, уезжая, настойчиво приглашал для обоюдной пользы посетить Японию. Довольно быстро я получил его монографию на английском языке о детальной структуре лёгкого с просьбой написать к ней предисловие. Работа оригинальная, интересная, и я с удовольствием представил её читателю. Изданную книгу с моим предисловием и дарственной надписью Нагаиши я храню в своей библиотеке. В дальнейшем переписка наша продолжалась, как и возобновлялись предложения приехать в Японию. Пожалуй, самым привлекательным было бы участие в собрании Японского общества по борьбе с раком лёгких в Осаке, где я мог бы выступить с лекцией на эту тему.

Но как разорваться между всеми делами? Поспеть почти одновременно в разные страны разных континентов? И что выбрать? Может быть, Нидерланды? Ведь на конгресс в Амстердам меня тоже пригласили… Как ни жаль, от многих поездок я вынужден был отказаться, справедливо ссылаясь на занятость.

 

По неизвестным мне причинам перестал писать директор ВОЗ доктор Ямомото. Вопрос о создании у нас всемирного центра пульмонологии больше не поднимался. А вскоре и я ушёл с должности директора института.

Я рассказал здесь, разумеется, далеко не обо всех международных контактах, которые выпали на мою долю. Особенно участились зарубежные поездки в конце 60-х — начале 70-х годов И всюду я старался оправдать высокое звание русского учёного. Видел, как велик авторитет Советского Союза в глазах простых людей, с каким доверием относятся к нам иностранные коллеги. Чем выше поднимался авторитет Института пульмонологии, тем больше нас посещали учёные различных стран и континентов. Одновременно всё чаще и настойчивее приглашали меня на международные конгрессы и симпозиумы. Однако, со второй половины шестидесятых годов, Министерство здравоохранения под разными предлогами старалось не пускать меня за рубеж.

Со своей стороны, я очень внимательно изучал опыт других хирургов и, если находил что-то, что было лучше, чем у нас, — то ли в технике операций, то ли в оснащении приборами и оборудованием, — старался внедрить это у себя. И несомненно, прогресс в деятельности нашего коллектива во многом связан с моими заграничными впечатлениями.